Мураками (смеется): Ну ничего себе.
Одзава: В тот момент рядом с нами стояла Вера, и я подумал, что таким образом он пытается произвести на нее впечатление. (Смеется.) И все-таки он действительно исполняет «Богему» с молодости, знает вдоль и поперек.
Мураками: Да, помнит каждую ноту. У Клайбера ведь весьма ограниченный репертуар.
Одзава: Да. У него мало опер, да и оркестровых произведений тоже.
Мураками: Недавно я прочел книгу, в ней были воспоминания Риккардо Мути. Когда Мути дирижировал вагнеровское «Кольцо», Клайбер зашел к нему за кулисы, они разговорились, и Мути неожиданно понял, что Клайбер наизусть помнит «Кольцо». Он был поражен. Несмотря на то что Клайбер ни разу не исполнял «Кольцо», он подробнейшим образом изучил ноты.
Одзава: Клайбер всегда много готовился и прекрасно знал исполняемое произведение. Но любил поскандалить. Например, бесконечно долго препирался по поводу записи Четвертой симфонии Бетховена в Берлине. Мы были друзьями, и, наблюдая ситуацию вблизи, я подумал, что он ищет предлог отказаться.
Мураками: Вам случалось отменять работу?
Одзава: Случалось по болезни, как в этот раз. Но, как правило, я терплю до последнего, даже если несколько повышена температура.
Мураками: А бывало, что вы разругались, все бросили и ушли?
Одзава: Лишь однажды. В Берлине, в филармонии, примерно на втором году моей работы приглашенным дирижером. Есть такой аргентинский композитор [Альберто] Хинастера, знаете его?
Мураками: Не знаю.
Одзава: В общем, есть такой композитор, и я дирижировал его произведение – «Эстансия». Исполняется большим составом. Маэстро Караян выбрал его по какой-то причине, но сам не исполнял, а поручил мне. Видимо, ему зачем-то нужно было аргентинское произведение. Деваться некуда, я внимательно изучил партитуру и приступил к репетициям. Вторым отделением программы была, кажется, одна из симфоний Брамса – не помню точно какая. В «Эстансии» очень сложная партия ударных. Всего ударных было около семи человек. Из-за сложности я репетировал с ними отдельно. Остальной оркестр в это время ждал. Но у нас никак не получалось – слишком сложный ритм. И тут один ударник, совсем мальчишка, засмеялся. Я разозлился: «Это что за смех?» Но мальчишка так и сидел, не извинившись. Кровь ударила мне в голову, и я заорал: «И это знаменитая Берлинская филармония? Интересно, что вы будете делать послезавтра, на концерте?» Тогда они стали играть еще хуже. Меня это взбесило, я отложил ноты и, коротко бросив: «Перерыв», – вышел из зала.
Мураками: Хм.
Одзава: Затем позвонил своему нью-йоркскому менеджеру [Роналду] Вилфорду со словами: «Все, я уезжаю. Совершенно не могу здесь работать. Извинись за меня перед маэстро Караяном». Уведомил оркестр, что возвращаюсь в Америку, и быстро вернулся в «Кемпинский». В то время Берлин был разделен на Восточный и Западный, и из Западного Берлина не было прямых рейсов в Америку. Надо было делать пересадку. Я попросил консьержа заказать мне билет и начал собирать вещи.