Мураками: Ничего себе. Видимо, вы сильно ему понравились.
Одзава: Невероятно. Когда я стал ассистентом, Ленни часто надо мной посмеивался. Мол, тот, кто нещадно его критикует, похвалил Сэйдзи. Шонберг был к нему непримиримо настроен. На мой взгляд – чересчур. Зато ко мне он благоволил. Вероятно, видел во мне новую звезду, которую сам открыл.
Мураками: Как музыкальные, так и театральные критики «Нью-Йорк Таймс» обладали огромным влиянием.
Одзава: Верно. Не знаю, как сейчас, но тогда их мнение значило очень много.
Мураками: После отрицательных отзывов в нью-йоркской прессе Бернстайн отправился в Вену, где его удивительно тепло принимали и зрители, и журналисты. Он был счастлив и не мог взять в толк, чем вызвано такое отношение в Нью-Йорке. В последующие годы он перенес основную деятельность в Европу. Так написано в его биографии.
Одзава: Этого я не знаю. Я плохо говорил по-английски, поэтому с трудом понимал, что к чему. Могу лишь сказать, что он был безумно популярен, билеты на него всегда раскупались, «Columbia Records» без конца его записывала, фильм «Вестсайдская история» пользовался бешеным успехом, поэтому то время запомнилось мне как исключительно яркое и блистательное. И с Венским филармоническим оркестром в последующие годы он поддерживал самые теплые отношения.
Мураками: После Нью-Йоркской филармонии он, кажется, ни разу больше не был музыкальным руководителем.
Одзава: Да, не был.
Мураками: Не хотел наступать на те же грабли.
Одзава (смеется): Можно сказать и так.
Мураками: Похоже, по складу характера Бернстайн не слишком подходил на роль руководителя, он не любил иерархию.
Одзава: Да, не любил напрямую высказывать что-то, делать замечания. Вернее, он просто этого не делал. Наоборот, всегда советовался с окружающими. Когда я работал у него ассистентом, после концерта он мог спросить, что я могу сказать о темпе Второй симфонии Брамса или еще что-нибудь в том же духе. «Нашел, кого спросить», – думал я, отчаянно пытаясь ответить. Зато внимательно слушал все его выступления. Чтобы не попасть впросак из-за того, что валял дурака в заднем ряду. (Смеется.)
Мураками: Он искренне интересовался мнением подобного уровня?
Одзава: Да, такой он был человек. Считал, что, пока занимаемся музыкой, мы все равны, даже если перед ним неоперившийся юнец вроде меня.
Мураками: Так или иначе, в Нью-Йорке тех лет неоднозначно встретили исполнение Бернстайном Малера, мнения разделились.
Одзава: Насколько я помню, да. Но знаете, оркестр очень старался. Малера очень сложно исполнять, поэтому все много репетировали. Они тогда играли примерно по три симфонии Малера в год. Я видел, с каким упорством репетируют музыканты. Сразу после выступления – запись в «Манхэттен-центре».