Затем сказал, что соседи жалуются на громкую музыку. Звук тотчас убавили, и участковый, водрузив форменную фуражку на место, удалился.
На магнитофоне бобину с Аркадием Северным сняли и поставили Визбора.
Вскоре друзья вернулся из гастронома. При этом две бутылки «Муската» Аркадий держал в руках, а две водочные бутылки были засунуты за ремень наподобие гранат.
И хоть далеко было до сумерек, старики засобирались. Их, конечно, пытались шумно, но не особо настойчиво задержать, предлагали выпить еще, однако, Кагул и Фрол Филиппович хотели успеть еще куда-то.
И пока Кагул отлучился на задний двор в уборную, его товарищ сказал Валентине:
— Будешь в Усть-Куте, дочка, заходи. Спроси Ювелира.
— Почему ювелира?..
— Потому что я — ювелир.
Фрол Филиппович поковырялся в простом матерчатом ремешке наручных часов и достал оттуда словно крупную песчинку, коя тут же принялась ярко переливаться на жарком июльском солнышке. В этих переливах царило безумие, и Валентина поняла, что перед ней неграненый алмаз.
— Дарю, — сказал Фрол Филиппович.
На том и расстались.
В Ильичевском районе, в старой его части, примыкающей к реке Кальчик, дороги проведены совершенно правильно с точки зрения социалистической экономики — с юга на север по четырем улицам идет транспорт, перебрасывая людские ресурсы от спальных районов к заводам и обратно. Но если вы хотите двигаться перпендикулярно к этим трассам, скажем, от больницы к аэродромовскому кладбищу — вам в помощь только ноги и личный транспорт.
Когда идешь от трамвайной линии к реке, то словно погружаешься в прошлое. Вот модерновые дома, многоэтажки. За ними — хрущевки и общаги, из окон которых частенько поют записанные на магнитную пленку барды-шестидесятники. После — кварталы: домишки из двух-трех этажей, построенные пленными немцами.
По дороге домой Карпеко зашел в 42-ой магазин, который находился на углу 25-го Квартала, выходя одним крылом на поселок Аэродром. Продмаг был провинциальным и тихим даже по меркам Жданова. Еще более жалким был, пожалуй, только магазин в садах, на съезде с Тополиной — о его существовании не подозревали многие, обитавшие менее чем за километр на поселке.
В хлебном отделе Карпеко купил половину серого хлеба, расплачиваясь, взглянул на четвертушку буханки, оставшуюся от иного покупателя. Подумал: если человек покупает в булочной четвертушку буханки хлеба — он просто чудовищно, безнадежно одинок. Такие люди опасны. Никто не знает, что у них на уме даже приблизительно.
Впрочем, тут же мысленно осекся: он тоже брал четвертушку, если бы не любил натирать горбушку чесноком и солью. Чеснок на огороде Карпеко одичал, стал мелким и рос как бурьян.