Завернувшись в теплый плед. Лето (Попова, Азарова) - страница 37

Хруст поджаристой лепешки. Тихое потрескивание небольшого, но верткого костерка, так и норовившего лизнуть пятку. Задумчивое молчание. Звон сверчков в угольной темноте. Шорох из-за деревьев и уханье совы. Прошлое звезд мерцало и падало в небе. Человек был один.

Вы живы?

Моему дорогому брату, который всегда знает, что я в действительности хочу спросить.

Субтон 9 fm.

— Mayday. Mayday. Mayday.

— Служба спасения. Кто Вы? Ваше местоположение?

Радиоэфир погрузился в тишину. Я глубоко вздохнул и закрыл глаза.

«Граффити» всегда появлялись в день, когда лил дождь. По странному стечению обстоятельств, которые я только что осознал, уличные картины, принадлежащие тому самому загадочному художнику, никогда не получалось обнаружить просто в пасмурную погоду. Объяснить такую точность, теперь, едва ли возможно. Кто их рисовал? Об этом знаю и не знаю одновременно (вот такой парадокс!) только я. Но, обо всем по порядку.

В то утро весь город, как обычно, бурлил. Небо распухло от грозовых туч. Пронырливые репортеры и поклонники шныряли по улицам в поисках очередного шедевра никому не открывшегося автора. То ли мессия, то ли сумасшедший — он (или она?) оставлял на стенах свои тайные знаки, и пока весь мир бился над разгадкой зашифрованного послания, струи дождя навсегда смывали лица политиков, изображения планет, леса Амазонки.

Я, как обычно, сидел в кофейне со своим постоянным собеседником. Мы не знали имен друг друга, но всегда садились за один и тот же столик, выбирали одни и те же блюда (я — омлет, гренки и чай с молоком, мой безымянный спутник — крепкий черный кофе и мягкий бисквит) и вели неспешные беседы. Вернее, он всегда задавал мне вопросы и только качал головой, цокал и хитро смотрел, слушая мои излияния.

Ему было около семидесяти. Гладко выбритый, хорошо одетый и всегда, казалось, понимающий больше, чем ты говорил или хотел сказать. Он никогда не делился чем-то личным, но всегда умел вытянуть личное из тебя — по крайней мере, мне, двадцати лет от роду, ни разу не удалось отмахнуться ни от одного его вопроса.

Теперь, вспоминая наши разговоры, я с трудом представляю, что интересного Он во мне нашел. Я был типичным представителем своей нации, своей возрастной категории, да что уж — человечества в целом. Бросил университет, строил карьеру на лести и поддакивании начальству. Взял кредит, чтобы купить огромный дом, в котором жил один. В моем окружении не было никого, с кем бы хотелось жить долго и счастливо и умереть в один день, поэтому я думал, что это просто времена изменились, и считал своими ценностями отсутствие обязательств, семьи и образования. Я никогда не отстаивал собственного мнения, да и вообще сомневаюсь, что оно у меня было.