Опять длинный сигнал.
— Иди, Наталка. Тебе холодно.
— Я проклинаю себя…
— Зачем эти громкие слова, Наталка?
— Я любила тебя, Платон… Но моя любовь оказалась… такой мизерной. — Горько усмехнулась. — Ты…
Надрывался сигнал.
— Иди, Наталка. — Платон подал чемоданчик.
— Платон, ты… ты… пришей пуговицу, а то оторвется…
— Хорошо.
— Можно тебя поцеловать?
— Ветер срывается… Снег будет…
— Не хочешь?..
К ним подбежал запыхавшийся и злой, как черт, таксист.
— Мадам Сокальская, у меня горит план! — Он выхватил из рук Наталки чемодан и, переваливаясь с ноги на ногу, побежал к машине.
— Платон…
— Прощайте, мадам Сокальская. — Платон поднял воротник Наталкиного пальто, на какое-то мгновение задержал руки возле ее подбородка, грустно улыбнулся.
В эту минуту она согласилась бы окаменеть среди этого поля, принять самые страшные муки. Но не было кары. Сигналил таксист, который горел синим пламенем, и ждал ее Давид.
Взлетали над Сосенкой красные ракеты. Гремели взрывы, разлетались скалы и катилось над черными полями эхо. Яростный ветер рвал полы Наталкиного пальто, словно не пускал ее с этого поля. Она остановилась, почувствовав вдруг дурноту и слабость во всем теле, рванула полы, схватившись обеими руками за живот, — оно жило.
Капельки пота выступили на лбу. Еще мгновение — она побежала назад, к ветряку; спотыкалась, падала, опять поднималась и бежала. Он еще не уехал. Он еще там! Быстрее, быстрее!.. Но сна ведь не бежит, она лежит среди поля.
— Платон! Плато-о-он…
Давид подхватил Наталку на руки, крепко прижал к себе и понес…
Как сумасшедший, сигналил таксист. Вздрагивали от толовых громов Выдубецкие высоты, еще спал вечным каменным сном в их недрах уран, и первые снежинки засевали землю белым холодным пухом…
— Просили отец-мать, и мы просим — на хлеб, на соль, на свадьбу, — кланяются Светлана и София хозяевам дома и в сопровождении… дружек идут к другому подворью. Обе невесты в черных синтетических шубках, высоких сапожках, и только по убранным цветами головам, по лентам в косах можно отличить их от подруг. Да еще по глазам, сверкающим счастьем.
Хозяева и хозяйки домов сквозь сдвинутые занавески следят за молодыми: зайдут к ним или минуют? Но девушки не миновали ни единой хаты.
Михей Кожухарь и Ганна тоже смотрят на дорогу в боковое окно. Им видно, как девушки зашли в дом старой бабы Харитины Якимчучки.
Бабушка сидит на теплой лежанке в чисто убранной светелке, возле печи хлопочет проворная толстоногая дочка.
Якимчучка принимает приглашение на свадьбу, широким крестом осеняет молодых, присматривается: вы чьи же? А-а, это ты, Софийка? А это Макара Подогретого дочка? Да счастит вам… «А я своей тоже дождалась, — показывает на дочку. — Она у меня на шахтах семь лет была… Мать, как говорят, одиночка… На Выдубе будет работать, на бу… буране… Зачем же по тем Донбассам ездить, если шахта при доме?»