— Да можно и не идти, — сказал Кожухарь. — Это моя завалилась… Так и знал: моя же на пригорке, возле Русавки… Идем, Ганя… А «Запорожец» не привалило? — спросил шофера.
— А бес его знает, — пожал плечами шофер. — Иду я от моста, когда вижу: клонится дом, клонится… да и сел…
— Мой, — махнул рукой Михей, выпил рюмку и вышел с Ганной из-за стола.
— Ой, бедна же ты моя хатенка, родная моя крыша, — приговаривала Ганна. — А я за тобой ухаживала, зельицем устилала.
— Ганя, не плачь, — успокаивал Михей жену. — Значит, вышел ее срок.
Пока Михей и Ганна добрели до дома, туда полно сбежалось людей. Гайворон остановил несколько машин, и они осветили фарами подворье. Юхим и Максим оборвали электрический провод, чтоб не возник пожар.
Ганна, скрестив на груди руки, стояла в неутешном горе. Михей держал ее одной рукой за плечи, а в другой сжимал ключ от замка.
Сноп, Дынька и Савка Чемерис обошли хату и определили: завалилась стена над погребом и потянула за собой боковую. Соломенная крыша, перекосившись, еще держалась на двух уцелевших стенах, часть ее лежала на изувеченных трухлявых стропилах. Почерневшие снопки прикрыли от людского глаза руины, и хата Михея напоминала старую аккуратную бабушку, присевшую отдохнуть.
Юхим с парнями сорвали с петель дверь. Вдоль комнаты лежала матица, упершись одним концом в печь. Мужчины стропилами приподняли потолок, чтобы не упал совсем, и Платон приказал выносить вещи. Вытянули сундук, буфет, стол и скамейки. Кровать и шкаф были раздавлены. Женщины вытряхивали одежду, одеяла, простыни и складывали на сундук возле Ганны.
— В чулане, считай, лично, ничего не осталось, как после оккупации, — сказал Чемерис, обращаясь к Михею. — Ни посуды, ни пожитков — все смешалось. А погреб цел-целехонек. Картошка есть и бочки с капустой да огурцами…
Оставив Ганну, Михей пробрался в хату, поснимал со стен фотографии, взял сапожничий стульчик и старую фуражку.
Ганна уже не плакала.
— Когда было добро в хате, так мне казалось, — усмехнулся Михей, — что и на три телеги не погрузишь, а оно…
— Зато, Михей, честным трудом нажито, — сказал Никодим.
— Ой боже ж мой! — вдруг заголосила Текля. — А куда ж ты. Ганя, теперь пойдешь со своей бедой, где же ты голову прислонишь?! Не будут уже светиться окошечки твоей хаты, не поднимется над трубой дымочек.
— Текля, ну что вы? — подошел Гайворон. — Окна будут светиться, и дым будет… Построим Михею новую хату, да не такую халупу, а дом настоящий. А пока пусть переезжает ко мне.
— Да у тебя же теснота, Платон. Ко мне, Михей, перебирайтесь.