— Отар будет жить у меня, — сказал Турчин. — Пока наши семьи съедутся, мы тут город построим.
— Нет, — возразила Ганна, — никуда ты, Отар, отсюда не пойдешь. Выпадает нам вместе жить. Тебе одна комната, а нам с Михеем… Помиримся. А я ж вам и сварю что-нибудь и приберу. Михей, чего ты молчишь?
— Оставайся, Отар, — просил Михей, — и нам веселей будет.
Ганна взяла из рук Отара фотографию и повесила на стену. Отар несколько растерянно смотрел на Турчина.
— Что ж, соглашайся, Отар, — промолвил Турчин. — Хата теплая, люди добрые…
— Ну, спасибо, мама. Буду тебя слушаться, — пообещал Отар. — Только не кричи, когда приду поздно. И курить буду…
Отар вышел и быстро возвратился с раскладушкой. Затем принес матрац и тумбочку.
— Давай, мама, прибирай, а я буду забивать гвозди.
Ганна достала из узлов коврик, рушники и скатерть. Развесила на стене карточки, комната стала уютней.
На рассвете Отар и Турчин распрощались с Кожухарями.
Ганна постелила постель.
— Пусть тебе, Ганя, снятся добрые сны на новом месте.
— Уже отснились, Михей… И лежанки нет, — вздохнула Ганна. — Ничего нет… За каких-нибудь пять часов вся наша с тобой жизнь перевернулась… Так мне жаль нашей хаты, уголка нашего. Там и молодость промелькнула, оттуда провожала тебя на войну и встречала в ней.
— Ганя, не плачь… Надо ж было хате когда-нибудь развалиться… Хорошо, что «Запорожец» цел… А что горшки побились — разве это печаль? Я тебе каких хочешь привезу из Косополья…
— Чудной ты у меня, Михей, ой, чудной… Прожила с тобой полвека, будто на празднике. — Ганна поцеловала Михея. — Хата развалилась, а я, как глупая девка, ласкаюсь…
— Не пропадем, Ганя… Даже Мелентий Линь приглашал жить в его хате… Политика, Ганя…
— Опять ты, Михей, со своей политикой.
— А что поделаешь, если всё — политика? Когда-то после такого несчастья по белу свету с сумой пошел бы Кожухарь… А сейчас… еще и мыши из нашего чулана не разбежались, а мы в Отаровой хате… Не зря я тебе говорил, Ганна, что нужный я человек на этой земле и ни за единым днем не жалею, как я его прожил. Не для себя живу…
— А этот Отар, видать, грузин? — шепотом сказала Ганна. — Это у них так заведено, что ко всем на «ты»?
— У них как и у нас: друзьям говорят «ты». Спи, Ганя.
Михей задремал и вдруг проснулся: Ганны не было.
— Ганя, где ты?
— Вот я.
Ганна, набросив на плечи платок, стояла возле окна.
— Ты плачешь, Ганя?
— Плачу…
— Чего ты, Ганя?
— Думала ж побелить ее на май или на пасху, — всхлипывала Ганна. — Печку хотела петушками разрисовать.
— Большое дело — петушки! Тут себе намалюешь. Стена большая.