— А я так не могу. У меня есть совесть партийная и… кузня…
— Да какая разница, — партейный ты или непартейный? Сейчас все одинаковые…
— Оно-то так, но в партию я вступил не для чина, а потому, что душа моя, значит, так настроена… Я хочу, Ольга, чтобы сын за мной шел.
— Куда? В кузню или в партию?
— Пусть идет в партию через кузню.
В кузнице Платон надевал старую, обожженную искрами фуфайку и принимался с хлопцами за дело.
Весело в кузне: вызванивают молотки, перекидываются шутками хлопцы. Больше всего достается Юхиму, потому что пришел на работу он позже других:
— Долго же она тебя держала, Юхим…
— Позавтракать хоть дала?
— Да хватит вам, хлопцы, — взмолился Юхим.
— И то правда: Юхим к Стешке больше не ходит, за ум взялся и меняет профессию.
— Чем же теперь будет заниматься?
— Идет в помощники к дядьке Михею: кабанов опаливать.
— А что? Каждый день свеженина и чарка…
— А Стешка говорила девчатам, что, пока Юхим не научится играть еще и на трубе, замуж за него не пойдет.
— Для нее он сможет и на цимбалах…
— Я бы и сам научился, если б знать…
— Идите вы к черту! — не вытерпел Юхим.
В кузницу вошел Поликарп:
— Хлопцы, а вода у вас есть?
Все догадываются, что никакой воды Поликарпу не хочется, а пришел он посидеть с людьми. Знал, что трактористы и кузнецы не будут смотреть на него волками и, может, кто хоть словом с ним обмолвится — и то на душе легче.
— Пейте, — подал кружку Платон.
— Спасибо… Мороз сегодня.
— Да, градусов на двадцать тянет…
— А что ты, Поликарп, делаешь сейчас? — поинтересовался Мирон.
— Воду бычкам вожу. Пока продолбил лед на Русавке… Руки болят…
— Могли бы кого другого послать…
— Нет, это моя работа… и корма и вода… Спасибо на добром слове. — Поликарп поднял над головой шапку и вышел. Шапку он наденет только за порогом кузницы.
— Мучается человек, — вздохнул Никодим Дынька — худенький человечек с детскими доверчивыми глазами. Он помогает кузнецам по столярному делу.
— Через таких, как ты, и мучаемся, — ответил Мирон, сердито посмотрев на столяра. — Не люди, а…
— А какое же твое понятие, Мирон? — затрясся худеньким телом Никодим. — Он спалил мою хату, а я ему в ноги должен кланяться?
— Да он же не вашу жег? — уточнил Платон.
— С горя беды наделал людям, — добавил Юхим.
— А мои дети через его любовь кубанскую должны страдать? — Глаза Дыньки даже побелели от негодования. — Пока жив буду, и словом не обращусь к нему, каторжному… И Текля моя…
— Если б не твоя Текля, то из тебя, может, еще бы человек вышел, — ворчливо заметил Мирон.
Дынька даже подпрыгнул от этих слов:
— Ты мою Теклю не трогай, хоть и партейный!