Что такое судьба одного казака Михаила Константинова, служившего в земском ополчении в полку боярина князя Дмитрия Трубецкого? Он заплатил жизнью за то, что мы называем «концом Смуты», и умер в те дни, когда в Москве ждали известий из Костромы о воцарении Михаила Федоровича. В самый драматичный момент боев в «Ходкевичев приход» в августе 1612 года, когда казаки пытались выбить «панов» из острожка у Климентовской церкви в Замоскворечье, казак Михаил Константинов, по словам челобитной его брата, «хадил под знамем… и в те поры, государь, ис церкви паны ранили тово знаменыцика моево братишка родново ис санапала двемя пульками в бок, повыше поесницы; и от тое раны по ся место лежал и гнил и умер. И ныне, государь, мне ево похороните нечем, лежит третий день не похоранон». 20 марта 1613 года в казне нашлось «полполтины на похороны»[788].
А рядом был казачий атаман с колоритным именем Борис Каменное Ожерелье, тоже известный участник подмосковных боев. За свою службу он был пожалован выше остальных большим поместным окладом в 600 четвертей и 25 рублями четвертного жалованья, получив шанс дать начало роду дворян Каменноожерельевых (есть и другие дворяне Востросаблины, чьим предком был казачий атаман той эпохи с прозвищем Вострая Сабля). Однако он подал совсем неожиданную челобитную, отказавшись от дарованных благ и попросив то, в чем он, видимо, видел лучшую оценку своих «службишек» — «о дворовом месте в Китае-городе, да о каменной лавке». Все это ему было дано по воцарении Михаила Федоровича, в судьбе казачьего атамана принял участие даже сам царский дядя боярин Иван Никитич Романов, устно приказавший «государевым словом» не брать пошлин с грамот, выданных Борису Каменному Ожерелью[789]. Правильно, война закончилась, надо начинать торговать.
Боярская дума, те бояре и окольничие, кто правил при «Литве», остались управлять и при Михаиле Романове. Возвращение к прежним традициям случилось даже быстрее, чем можно было себе представить. Уже во второй половине апреля 1613 года, начиная с Пасхи, рядом с Освященным собором стоял не Земский собор, а «бояре князь Федор Иванович Мстиславский с товарищи». Нити приказного управления тоже понемногу возвращались в руки тех дьяков, кто был лучше приспособлен к административной рутине, как например, назначенный 27 февраля печатником бывший дьяк Денежного двора Ефим Телепнев, сидевший после освобождения Москвы за приставом по обвинению в расхищении казны. Посольские дела оказались в руках Петра Третьякова, получившего свое думное дьячество еще в Тушино. Весьма «извилистыми» были повороты биографий других приказных дельцов, выдвинувшихся в начале царствования Михаила Федоровича — Марка Поздеева, Сыдавного Васильева.