И последнее, что осталось. Он любит меня? Нет! Это так же невероятно, как то, что земля плоская. Двенадцать лет у меня перед глазами был пример любви между мамой и папой. Это было нечто чудесное. Они не могли оторваться друг от друга, постоянно касались руками, целовались, обнимались. Папа регулярно дарил маме подарки – драгоценности, цветы, свои поделки из золота и серебра. И когда папу казнили, мама не могла дальше жить без него. Она потеряла смысл существования.
Как я не думала о Хорне, так ничего путного не придумала. Но в одном он был прав, заставив меня задуматься об опасности, подстерегающей в темных пустых коридорах. И я больше никогда не выходила последней из читального зала и не шла беспечно поздними вечерами в жилое крыло.
Учеба шла своим чередом. У меня вдруг открылись способности к рисованию. В детстве мне не хватало усидчивости, и учитель рисования не смог ничему толковому меня научить. Сейчас же времени было хоть отбавляй, а из моего окна открывался замечательный вид на порт, который я могла рисовать бесконечно. Жаль, что рисование было лишь факультативом, всего раз в неделю.
Мелкие пакости от студентов уже почти не обижали. Я принимала их как данность. Беспокоило лишь одно – ария Оттана начала потихоньку присматриваться ко мне. То ли она услышала какие-то сплетни, то ли узнала о непонятном интересе Хорна, но в последнее время я все чаще и чаще стала натыкаться на ее пристальный ненавидящий взгляд.
До этого момента арии считали ниже своего достоинства обращать на меня внимание, как бы хотелось, чтобы так было и в дальнейшем. Но увы.
Первую сплетню я услышала на уроке верховой езды. Я плелась последней на послушной каурой лошадке, рассматривая экзотические деревья школьного сада, высаженные вдоль аллеи, и вдруг ветер донес до меня разговор двух девиц, едущих впереди.
– Она сама вешается Хорну на шею, – я чуть тронула поводья, заставляя лошадь идти медленнее, чтобы не слышать злобные выдумки, – Оттана говорила, что эта потаскушка Крей пытается залезть в постель к ее жениху.
– Да ты что? А со стороны такая тихоня, – пошептала ария Наина, дочь мера столицы.
– Дарий ее бросил, она теперь ищет нового покровителя, точно тебе говорю, – я почти остановила лошадь. Девушки отъехали так далеко, что их разговор стал набором ничего не значащих звуков. Я подняла голову вверх, рассматривая высокое голубое небо, сдерживая невольно выступившие слезы. Вот, значит, как думают обо мне? О Дарии. Нашу дружбу извратили, превратили во что-то постыдное.
Я со злостью ругнулась и тут же заулыбалась, подумав, что общение с Кассаном не прошло бесследно, сквернословить я умею не хуже портового грузчика.