Коля, российский студент, 1996 год[495]
Вопрос о том, что же на самом деле подразумевается под «российской организованной преступностью», является фундаментальным. Это важный момент, поскольку часто имеют место интерпретации по аналогии: исследователи проводят параллели между российскими бандами и якудзой с точки зрения вовлеченности в бизнес или между понятиями «воров» и кодексом молчания сицилийской мафии. Этим грешат даже правоохранители в России и особенно за рубежом. Они представляют себе эти преступные группировки в форме традиционной пирамидальной модели, где на вершине находится «крестный отец», пониже — его заместители, а еще ниже — «пехота». И причина, по которой они так думают, заключается в том, что они знакомы с подобными структурами и знают, как с ними обращаться. Я вспоминаю свой болезненный опыт общения в конце 2000-х годов с командой очень толковых и воодушевленных европейских полицейских аналитиков, которые пытались понять, как действовала некая русская группировка. Раз за разом на доске появлялось изображение пирамиды, которое затем исчезало по мере того, как полицейские узнавали все больше о сложности структуры и ее деятельности. В какой-то момент один полицейский в отчаянии поднял руки и сказал: «Да это не банда, а группа френдов из фейсбука!» (думаю, что вы наверняка догадались, о какой стране идет речь).
И в этом есть своя доля истины. Вместо классической иерархической банды, часто связанной с одним этносом, регионом или группой родственников, возникает гибкое, сетевое преступное явление, которое может включать в себя целый ряд направлений бизнеса (как законных, так и нет), практик и даже представителей разных национальностей, обладающее тем не менее четкими и определенными методами. Так что «русская организованная преступность» не обязательно будет состоять из представителей русской национальности, часто не является особенно организованной и не ограничивается лишь преступлениями.
Ниже мы еще поговорим о типах организации и степени, в которой преступники участвуют в некриминальном бизнесе, однако пока что имеет смысл остановиться на степени «русскости» этих банд.
На Западе часто используются другие термины. Официальные ведомства используют понятия «евразийской организованной преступности» (принято в ФБР) или «русскоговорящей организованной преступности» (чаще встречается в Европе). Оба этих термина вполне приемлемы — не только по соображениям политкорректности и отказа от выделения определенной этнической или национальной группы. Однако понятие «русскоговорящей организованной преступности» порой бывает неверным по сути; хотя русский и является универсальным языком в этом криминальном мире, армянский бандит со своим двоюродным братом и подельником будет скорее говорить по-армянски, а банды, работающие в США, часто используют английский, особенно в общении с эмигрантами второго или третьего поколения или с местными преступниками. Что касается «евразийской организованной преступности» — несмотря на то что этот термин точнее с описательной точки зрения, он предполагает, что «авторитет» из Санкт-Петербурга, южноосетинский полевой командир / главарь банды и «крестный отец» из Средней Азии, занимающийся наркотиками, организуют свою работу и думают одинаковым образом. Возможно, это самый емкий и полезный термин, однако для целей этой книги мы выбрали распространенное выражение «русская организованная преступность». Но в нашем случае оно относится не только к бандам, состоящим из представителей русской национальности, но и к славянским группам во всем мире, а также к тем, которые хотя и не являются славянскими, но имеют те же культурные и операционные характеристики и поддерживают прямые отношения с самой Россией. Здесь я не ставил целью приводить детальное описание преступных миров всех постсоветских государств — к счастью, на эту тему имеется постоянно растущий корпус научных исследований