Кроме того, у российских преступников имелись конкретные причины для того, чтобы максимально быстро выводить свою деятельность на международный уровень. Существовало повсеместное (хотя и ошибочное) убеждение в возможности возврата к власти идейных коммунистов или националистически-авторитарного переворота. Это помогает объяснить те экстремальные меры, которые были приняты — с согласия Запада — для того, чтобы гарантировать победу Бориса Ельцина на президентских выборах 1996 года над соперниками-коммунистами[512]. Это объясняет и стремление бандитов защититься от возможных проблем на родине. С помощью «интернационализации» они могли сохранить потоки своих доходов в альтернативных валютах (компенсируя тем самым негативный эффект от падения курса рубля), обеспечить варианты действий на случай внезапного лишения доступа к основным источникам дохода или получить право жить за границей благодаря гражданству, инвестициям или семейным узам. Все эти способы давали им возможность спастись, если ситуация на родине станет критической.
В свое время этот факт ускользнул от внимания исследователей, правоохранителей и других наблюдателей, включая меня: для многих русских «воров» в 1990-е годы развитие деятельности за границей было направлено скорее не на извлечение дохода, а на инвестиции в личную безопасность. Порой группировки даже теряли лидеров, отказывавшихся от активной работы дома. Кроме того, это делалось из соображений престижа. Бизнес за границей был таким же статусным атрибутом, как яркий импортный лимузин или не менее же яркая молодая спутница отечественного производства. Везде, где предоставлялась возможность, российская организованная преступность вела себя так же, как и прочие этнические банды: преследовала конкурентов или давила на иммигрантов, которым недоставало собственных ресурсов, сильной структуры, да и веры в местные правоохранительные структуры (недавние россияне в США были склонны воспринимать людей в униформе скорее как угрозу, чем как защиту).
Однако многие из этих новых возможностей оказались лишь временными. В целом экономика и правоохранительные структуры Центральной Европы в течение 1990-х годов стабилизировались и развивались, и локальные банды принялись сражаться за контроль над соответствующими рынками. И хотя обычно они уступали конкурентным русским организациям по размерам, реальное распределение сил зависело от ресурсов, доступных каждой стороне именно на театре военных действий. Иными словами, как афганским повстанцам приходилось сражаться не со всей советской армией, а лишь с 100–150 тысячами так называемого ограниченного контингента войск, так и сам по себе масштаб преступной сети был менее значим, чем ее реальные ресурсы в Таллине или Тель-Авиве.