. Бывший заключенный Густав Эрлинг вспоминал случай, когда Маруся, любовница «вора» по фамилии Коваль, плюнула в лицо одному из его соратников в ответ на оскорбление. Вместо того чтобы защитить свою любовницу, Коваль тут же отрекся от нее и в наказание отдал ее всей банде на изнасилование
[260]. Возможно, он боялся последствий для себя из-за возмущения подельников — но, как бы то ни было, он без колебаний поставил своих товарищей-мужчин выше, чем свою любовницу.
Конечно, и здесь имелись свои исключения, то есть «воры», искренне любившие своих супруг. Также известны немногочисленные истории о женщинах-бандитках, завоевавших уважение в профессиональном преступном мире. Впрочем, эти редкие случаи никоим образом не могли изменить общего представления о воровской субкультуре, в которой гендерные отношения обладали чуть ли не доисторической степенью неравноправия.
Это было заметно и в женском преступном мире. Хотя формально для женщин не было места в «воровском мире», они все же оказались там еще до эпохи ГУЛАГа и закрепились в своем участке «зоны». Подобно тому как «воровской мир» принял окончательные черты во времена ГУЛАГа, женская криминальная субкультура формировалась под воздействием мужской. «Воровки» казались пугающей силой — как поодиночке, так и в группах. Евгения Гинзбург описывает свой ужасающий опыт встречи с ними: «Самое страшное было еще впереди. Первая встреча с настоящими уголовниками. С блатнячками… В трюм вместили еще несколько сот человек, если условно называть людьми те исчадия ада… сливки уголовного мира… месиво татуированных полуголых тел и кривящихся в обезьяньих ужимках рож»[261].
Хотя Чалидзе и утверждает, что к таким бандам относились с уважением, этому трудно найти подтверждение[262]. Женщинам, лишенным какого-либо официального статуса, была уготовлена вспомогательная роль, на которую они соглашались, перенимая, помимо прочего, мат и феню. Даже их собственные татуировки в значительной степени отражали шовинистскую эстетику мужчин. Женские образы на них обычно ограничивались тремя архетипами: Мадонной, матерью или шлюхой[263]. Громогласно заявляя о свободе от обычаев и ценностей обычного общества, «воры» смогли, по сути, создать альтернативный, менее масштабный, но намного более жесткий набор правил для самих себя — однако эти правила были куда подвижнее, чем их влияние на попавших в их мир женщин. Да, эта жизнь, по сути, была продуктом «зоны», способным расцветать и развиваться лишь в искусственном мире за колючей проволокой и труда под принуждением, периодического насилия и институциональных злоупотреблений. Когда же «воры» получили возможность выйти в более широкий советский мир, мир относительной свободы и выбора в сравнении с ГУЛАГом, это порочное общество изменилось до неузнаваемости.