На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века (Парсамов)

В церковнославянском языке эти слова писались одинаково через «и». См.: [Старославянский словарь, 1994, с. 328]. О первоначальном единстве значений этих слов см. также: [Meillet, 1905, p. 404].

Имеются в виду войны, ведущиеся между союзами государств, и войны, ведущиеся между гражданами одного государства.

Любопытно отметить, что русские, в представлении Монтеня, оказываются в одном ряду с турками и татарами как сильные воины: «В доказательство того, насколько турецкие войска выносливее и неприхотливее наших, приводят обычно то обстоятельство, что они пьют только воду и едят только рис и соленое мясо, истолченное в порошок, месячный запас которого каждый легко может унести на себе, а также, подобно татарам и московитам, кровь своих лошадей, которую они солят» [Монтень, 1991, кн. 1, с. 451].

Пересветов – русский по происхождению выходец из Литвы. На Русь он попал в конце 1530‑х годов, а до того времени служил трем королям: венгерскому Яну Заполье, чешскому Фердинанду I и польскому Сигизмунду I.

Следует отметить, что при идейно-религиозной ориентации на Восток в текстах русских публицистов, развивающих в той или иной степени концепцию «Москва – III Рим», в политической жизни Московского государства, начиная уже с Ивана III, отчетливо проступают западнические черты. Первое столкновение между «восточниками» и «западниками» в политике произошло уже в 1550‑е годы. Внешнеполитический курс А.Ф. Адашева, направленный на захват территорий бывшей Золотой Орды, пришел в противоречие с ориентацией Ивана Грозного на Запад. Царь явно благоволил к иностранцам, предоставляя им льготы при поступлении на русскую службу. Лютеранам было позволено завести в Москве свою церковь. Ливонская война была начата с целью укрепить позиции Руси в Прибалтике. Дело даже доходило до того, что Иван решил назначить своим наследником ливонского короля Магнуса и женил его на своей племяннице. Венцом всего этого стало намерение царя жениться на английской королеве Елизавете, эмигрировать в Англию и сделаться английским королем. Однако несмотря на все эти факты западничество Ивана не следует переоценивать. В частности, в области религии он, хотя и проявлял относительную терпимость в различных конфессиях (характерно, что Иван осудил Варфоломеевскую ночь), сам оставался на строго православной позиции. Так, в полемике с протестантским проповедником Яном Рокитой Иван сказал: «Яко латыни – прелесть, тако и вы – тма» [Иван Грозный, 2001, с. 91].

Перевод, правда, остался не опубликован и в настоящее время хранится в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (Ф. 550. Основное собрание русской книги). Эту справку мне любезно предоставил главный библиограф РНБ Дмитрий Борисович Азиатцев, за что его сердечно благодарю.

Взгляд Руссо выражал крайне радикальную точку зрения на общественную природу человека, разделяемую далеко не всеми просветителями. Так Гельвеций, например, считая такую точку зрения опасной, утверждал, что сделать людей добродетельными «можно только, объединяя личную выгоду с общей» [Гельвеций, 1974, с. 262], а его русский последователь А.Н. Радищев, возражая Руссо, писал: «Гражданин, становясь гражданином не перестает быть человеком» [Радищев, 1938, с. 278].

Кант проводит актуальное для эпохи Французской революции разграничение республики и демократии. В отличие от демократии, являющейся всего лишь формой правления наряду с автократией и аристократией, республика – «это государственный принцип отделения исполнительной власти (правительства) от законодательной» [Кант, 1994, с. 16]. Форма правления определяется тем, кому принадлежит вся полнота власти. В любом случае такая власть деспотическая независимо от того, принадлежит она одному человеку, нескольким людям или всему народу. Только разделение властей является гарантией от деспотизма и способно защитить права каждого отдельного человека. Такая форма правления исключает войну, но она возможна лишь в окружении других республик. Кант не был сторонником универсальной республики, нивелирующей языковые, религиозные и прочие различия людей. По его мнению, только в условиях различия возможно подлинное согласие, «ведущее к взаимопониманию и миру, который осуществляется и обеспечивается не ослаблением всех сил, как это имеет место при деспотизме (на кладбище свободы), а их равновесием, их активнейшим соревнованием» [Там же, с. 34].

Правда, в других мемуарах, встречаем совершенно другую оценку того периода. Так, В.Н. Головина писала: «Анархия заступила на место самого строгого царствования. Появились вновь всякого рода костюмы, кареты мчались во весь опор. Я сама видела гусарского офицера, скакавшего галопом во весь опор по тротуару набережной с криком: – “Теперь можно делать все, что угодно!”» [Головина, 2000, с. 227].

Под «образованием» в данном случае понимается благоустройство.

Ср. у Грибоедова: «Колебание умов ни в чем не твердых» [Грибоедов, 1917, с. 159].

Позже Наполеон будет настаивать на том, что именно он ввел слово liberal в политический язык своей эпохи. «Слово либеральный, которое в нынешние времена столь чарует уши идеологов, это слово – моего изобретения. Так что если уж я узурпатор, то они – плагиаторы» [Наполеон, 2012, с. 109].

Малиновский термин «язык» сознательно употребляет в двойном значении: как язык, на котором говорят, и как народ, для того чтобы подчеркнуть внутреннее единство каждого народа.

«Право народов» у Малиновского является калькой с французского droit de gens (международное право).

Имеются в виду польские земли, вошедшие в состав Австрии и Пруссии после разделов Польши.

В первой завершенной редакции романа Андрей Болконский после вечера у Анны Павловны излагает Пьеру Безухову суть внешнеполитического курса России в соответствии с планом Пьяттоли, правда, без упоминания его имени. У Толстого это приводится в виде несобственно-прямой речи: «И он, с таким видом, как будто все то, про что они говорили, было делом его собственных или близких ему людей, изложил Пьеру ходившее тогда в высших кружках петербургского общества воззрение на политическое назначение России в Европе в то время. Европа со времени революции страдает от войн. Причина войн, кроме честолюбия Наполеона, заключалась в неправильности европейского равновесия. Нужно было, чтоб одна великая держава искренно и бескорыстно взялась за дело и, составив союз, обозначила бы новые границы государствам и установила бы новое европейское равновесие и новое народное право, в силу которого война оказывалась бы невозможною и все недоразумения между государствами решались бы посредничеством. Эту бескорыстную роль брала на себя Россия в предстоящей войне. Россия будет стремиться только к тому, чтобы возвратить Францию в границы 1796 г., предоставляя самим французам выбор образа правления, также к возобновлению независимости Италии, Цезальпийского королевства, нового государства двух Бельгий, нового Германского союза и даже к восстановлению Польши» [Толстой, 1983, с. 98].

Эти данные очень далеки от приводимых позднейшими историками, которые, впрочем, также разнятся. А.И. Михайловский-Данилевский приводит потери союзников – 27 тыс., французов – 12 тыс. Анализ этих и других данных см.: [Троицкий, 2002, с. 113–114].

Правда, эти восторги не всегда переносились на царя. Как вспоминал Ф.Ф. Вигель, в Москве «позволяли себе осуждать царя, даже смеяться над ним и вместе с тем обременять ругательствами победителя его, с презрением называя его Наполеошкой» [Вигель, 2003, кн. 1, с. 404].

На разговоры об Аустерлицком поражении было наложено своего рода табу. Поражения, разумеется, никто не скрывал, но и говорить о нем в обществе было непринято. Такое положение по инерции продолжалось довольно долго. По позднейшему свидетельству Ф.Б. Булгарина, «сорок лет, почти полвека, Аустерлицкое сражение было в России закрыто какой‑то мрачной завесой! Все знали правду, и никто ничего не говорил, пока ныне благополучно царствующий государь-император [Николай I. – В. П.] не разрешил генералу А.И. Михайловскому-Данилевскому высказать истину» [Булгарин, 2001, с. 191].

К строкам:

дано примечание: «Известный поступок солдата Емельянова».

К строке:

дано примечание: «Здесь автор думал об одном молодом человеке, Новосильцеве, который в прошедшую войну был изранен в сражении и умер от ран, разлученный со своим отечеством, разлученный с родными, которые и теперь оплакивают его потерю. Автор желал бы наименовать всех наших героев, столь недавно принесших в дар отечеству и кровь свою и жизнь, но их имена известны, и благодарность сохранит об них воспоминание» [Жуковский, 1959, с. 418–419].

Подробнее о либерализме Жуковского см.: [Гуковский, 1965, с. 29–36].

Внешним и наиболее наглядным проявлением этого стали изменения в военной форме. Ф.Ф. Вигель вспоминал: «Подражание обычаю или одеянию какого-нибудь народа всегда в России есть вернейший признак доброго с ним согласия. Уже с сентября месяца начали всю гвардию переодевать по‑французски; в следующем году сделано это и со всею армией. Дотоле следовали простоте австрийских мундиров; исключая белого плюмажа на шляпе, ничто не отличало генерала от простого офицера; тут шитье и эполеты, все богаче по мере возвышения в чинах, начали обозначать каждый из них. Косы обрезаны, пудра и помада брошены и оставлены гражданским чиновникам, которые также начали употреблять их только при мундирах и в дни приезда ко двору. Все военные люди были вытянуты, затянуты, так что иным трудно было дышать; новый покрой сделал одежду их просторнее и дал полную свободу их телодвижениям. Они и этим были недовольны: в новых мундирах своих видели французскую ливрею и, с насмешливой досадой поглядывая на новое украшение свое, на эполетах, говорили, что Наполеон у всех русских офицеров сидит на плечах» [Вигель, 2003, кн. 1, с. 437].

Наиболее обстоятельным исследованием русской литературы и общественной мысли между Тильзитом и Войной 1812 г. до сих пор является диссертация Л.Н. Киселовой [Киселева, 1982].

Эти предчувствия не покидали Глинку с 1806 г., см.: [Глинка, 2004, с. 232].

При публикации название было изменено на «Вести, или убитый живой» (М., 1808).

По поводу этой поэмы Глинка писал в «Русском вестнике»: «Подвергнув посмеянию Жан д’Арку, спасительницу Франции, он [Вольтер – В. П.] поругал Веру, добродетель и, наконец, славу и честь Отечества» [Глинка, 1811а, с. 85].

Эта беспрецедентное по тем временам событие, вызвавшее бурю возмущений в Европе, было неоднозначно воспринято и самими англичанами [Файф, 1889, с. 258; Орлов, 2005, с. 129–130].

Что, впрочем, не помешало отдельным скептикам отметить ряд несуразностей в выступлении Шишкова. Причем одним из таких скептиков был беседчик Д.И. Хвостов: «16‑го декабря, – писал он, – было чтение Шишкова “Речь о любви к отечеству”. Публика ею довольна, члены Беседы были без памяти, но право речь худа. Примеры ребяческие, доказательства плохи, как то вера, воспитание и язык. Вера есть любовь к Горним, и внушает ли она патриотизм не знаю. История часто доказывает противное. Говоря о воспитании, автор отвергает иностранных наставников, то как же страна просветиться может, и третье, язык народа, чуждающегося произведений чужих стран, чем обогатиться может. Местами писано сильно и недурно, но вообще могла годиться при царе Михаиле Романове, а не потомков его. Оттого один просвещенный муж… [Ив. Ив. Дмитриев] сказал шутку, хваля ее: хоть бы митрополиту…Как бы то ни было, сия любовь к отечеству пожаловала автора в государственные секретари» [Хвостов, 1938, с. 378].

Из письма Местра кавалеру де Росси от 21 февраля (4 марта), предложение это было сделано 14 февраля [Maistre, 1884–1886, t. 8, р. 91]. Даты, проставленные в письмах, часто не совпадают с датами в Записных книжках.

В литературе о Местре существует мнение, что он принял русское подданство. Впервые об этом написал Ф. Вермаль: «…после Ваграма опасность сильно возросла. Чтобы избежать возможной высылки из России, Местр становится русским. Факт принятия подданства (naturalisation) не оставляет никакого сомнения после публикации письма от 24 августа 1813 г. графу де Блака, в котором он признается в своем “положении русского подданного” [Vermale, 1927, p. 106]. Вот это место: «Для него [т. е. Александра I. – В. П.] я здесь нахожусь всецело как человек короля и для короля [имеется в виду Людовик XVIII. – В. П.]. Это обстоятельство заставляло меня изыскивать возможность оставаться в России до настоящего времени. В случае, если Вы дадите мне какое-нибудь необычное поручение либо к императору, либо вдруг за границей, необходимо, чтобы король соблаговолил напрямую написать императору, ибо мое положение русского подданного требует этой предусмотрительности, чтобы быть аккредитованным соответствующим образом при особе этого государя» [Daudet, 1908, с. 259]. Указание на русское подданство Местра, не подтвержденное никакими источниками и противоречащее фактам, о которых пойдет речь дальше, вряд ли может быть основанием для столь категорического вывода Вермаля. Его последователь Р. Триомф высказался по этому поводу более осторожно: «Обстоятельства и точная дата этого принятия подданства, о котором писал Вермаль, не известны» [Triomphe, 1968, p. 247]. Скорее всего, русского подданства Местр не принимал. Граф де Блака, к которому пишет Местр, был ближайшим человеком графа Прованского, будущего Людовика XVIII. Через Местра он пытался всячески отстаивать интересы своего патрона. Местр, видевший свою главную задачу в восстановлении Бурбонов на французском престоле, был, как показал в свое время Вермаль, тайным агентом французского короля в изгнании. В период заграничных походов, которые, по мнению Местра, совершались в интересах Бурбонов, он уже не считал нужным скрывать свои отношения с ними. Поскольку он находился в России и в этом смысле зависел от Александра I, то он счел нужным, чтобы сам Людовик обратился к царю и как бы легализовал в его глазах действия Местра в интересах Бурбонов. Возможно, отсюда и появилось самоопределение «русский подданный» (sujet russe), в том смысле, что он постоянно живет в России и не собирается ее покидать.

Некоторые авторы, особенно французские, склонны преувеличивать роль Местра в смещении Сперанского. Так, например, Ф. Лафаж полагает, что «граф де Местр своим сочинением Четыре главы о России нанес последний удар» по Сперанскому и его реформам [Lafage, 1998, р. 177].

Эти слова царя приводит Я.И. де Санглен: «Он [Сперанский. – В. П.] имел дерзость, описав все воинственные таланты Наполеона, советовать мне собрать боярскую думу, предоставить ей вести войну, а себя отстранить. Что же я такое? Нуль?» [Санглен, 1883, с. 378].

Триомф датирует получение этого письма 25 мая, т. е. днем приезда Местра в Полоцк: «25 мая Местр получил вежливое, но тревожное письмо, в котором его спрашивали, нуждается ли он в своем уединении в официальных бумагах» [Triomphe, 1968, р. 261]. На чем основана эта датировка, неясно. Если исследователь просто перевел старый стиль на новый, то он ошибся на один день. Скорее всего, 14 мая это дата, стоящая на письме, которое в таком случае уже ждало Местра в Полоцке. Косвенным подтверждением могут служить слова самого Местра в уже цитированном донесении Виктору Эммануилу: «В течение пяти недель мне не давали знать о себе» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 158]. Между 8 апреля, когда состоялась последняя встреча Местра с царем, и 14 мая, когда было отправлено ему письмо, как раз прошло около пяти недель. Реально же Местр находился в неведении дольше как минимум еще на десять дней.

См. об этом ниже.

«…Граф Воронцов стал обходиться со мной не только весьма дружески, но сделался впоследствии одним из нежнейших друзей и благодетелей» [Чичагов, 2002, с. 586–587].

Ж. де Местр объясняет задержку интригами французов в Константинополе, переправой через реку Прут, а главное тем, что Чичагов увлекся преследованием австрийского корпуса Шварценберга, который стремился увести его от коммуникационных линий Наполеона в Польшу [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 298–299].

По современным данным «общая численность неприятельских войск достигала 20 тыс. человек, из них 10 тыс. в первой линии» [Жмодиков, 2012, с. 616].

На следующий день этот же текст был опубликован в Прибавлении к «Северной почте» (23 ноября 1812. № 94), а через неделю в «Московских ведомостях» (30 ноября 1812. № 1812).

Это дата начала письма, которое Местр писал примерно неделю, сообщая своему сюзерену новости, следующие беспрерывно с театра военных действий.

Местр насчитывает 95 тыс. Современные историки оценивают силы Наполеона в 30–40 тыс. боеспособных людей и примерно столько же небоеспособных. Англичане, в общем, были правы в оценке первоначальных сведений Чичагова (70 тыс. человек) как преувеличенных.

Сэр Роберт Вильсон также неоднократно утверждал, что «ежели французы достигнут границ не разбитыми, то маршал при всей его старости и немощи, должен быть расстрелян» [Вильсон, 1995, с. 80, 97].

Имеется в виду отец упоминаемого Н.П. Румянцева Петр Александрович Румянцев-Задунайский, подписавший Кючук-Кайнарджийский мирный договор в 1774 г.

В 1816 г. в Лозанне в разговоре с Байроном Чичагов привел слова вдовы Кутузова Екатерины Ильиничны: «Мой муж спас Россию, Витгенштейн – Петербург, а Чичагов – Наполеона» [Алексеев, 1982, с. 403].

Формальным поводом для отъезда послужило состояние здоровья жены. Однако фактически причиной стала психологическая невозможность находиться в России, о чем сам Чичагов писал Воронцову из Парижа 26 марта 1810 г.: «Не знаю известно ли Вам, что я с женой и детьми в Париже. Состояние нашего здоровья способствовало или точнее послужило предлогом для этой поездки. Но истинным мотивом было желание выбраться из бездны хаоса, некомпетентности, абсурда и самого подлого рабства» [Воронцов, 1880–1884, т. 19, с. 168].

Под «советскими историками» в данном случае понимаются далеко не все историки, работавшие в СССР, а лишь те, кто сознательно превратил свое ремесло в орудие официальной пропаганды.

Подробнее см. в следующей главе.

Имеется в виду Наполеон.

«Длинные бороды придают лицам их выражение еще более благочестивое» [Сталь, 2003, с. 201)], «Бороды… сообщают лицам необычайную силу и достоинство» [Там же, с. 211].

Приводимые ниже биографические сведения в основном заимствованы из: [Трубачев, 1905, с. 1–2]; см. также: [Мильчина, 1993, с. 352–353]. В.А. Мильчина обратила внимание на связь идей письма Фабера и книги мадам де Сталь [Сталь, 2003, с. 423].

Безделки. Прогулка бездельника по Санкт-Петербургу (фр.).

Заметка о внутреннем положении Франции (фр.).

Дары Наполеону (фр.).

Французский оригинал письма был опубликован П.И. Щукиным: [Бумаги, 1901, с. 113–122] Русский перевод см.: [Фабер, 1902, с. 31–41]. Ввиду того, что публикация П.И. Щукина содержит разночтения, письмо цитируется по архивной авторской копии в моем переводе.

См. об этом в следующей главе.

По обоснованному предположению В.А. Мильчиной, рассуждения Фабера о характере русского варварства «имеют немало общего с идеями Сталь, а возможно, являются их истоком» (см. комментарий в кн.: [Сталь, 2003, с. 423]). В пользу этого предположения говорит, в частности, и тот факт, что Сталь широко пропагандировала письмо Фабера, о чем последний писал А.Н. Оленину: «Вы знаете, что мадам де Сталь была не согласна со многими моими идеями относительно рабства, но мадам де Сталь Россию знала еще меньше, чем Германию. И до конца своих дней она будет считать идеи свободы применимыми там, где я нахожу их не осуществимыми. Тем не менее она придала широкую известность моему письму, содержащему первоначальное представление о национальном движении в России. Это письмо в свое время произвело большую сенсацию при дворе в Стокгольме: его читал и перечитывал принц королевской крови, оно распространялось в высшем обществе. Мадам де Сталь, как она мне сообщала, заставила сделать копии, которые были посланы в Германию, Англию, Италию – повсюду куда они могли быть в то время доставлены» [Фабер, 1812, л. 3–3 об.]

Ср. стихи Семена Новикова:

См., например, письмо к нему «одного Смоленского помещика от 4 августа» [Выписки из писем… 1812].

Не только дворянству, но и образованным людям других сословий афиши Ростопчина казались верхом безвкусия и глупости. Так, например, ростовский купец 2‑й гильдии М.И. Маракуев писал: «Глупые афишки Ростопчина, писаные наречием деревенских баб, совершенно убивали надежду публики» [Маракуев, 1907, с. 114].

C.Н. Глинка, опубликовавший на страницах «Русского вестника» «Дружеское послание от Главнокомандующего в Москве к жителям ее», явно конструируя «обратную связь» пытался стилистически воплотить «народную» реакцию на призывы Ростопчина: «“Он [т. е. Ростопичин. – В. П.] вразумляет народ православный, говорили они [т. е. жители Москвы, на которых в первую очередь были рассчитаны ростопчинские афиши. – В. П.]; он остерегает шаткие умы от всякого зла. Он с нами молится Богу; как же нам за него не молиться Богу?” Я сам также был очевидцем, какое действие произвели сии слова: Когда дело делать, я с вами; на войну идти, перед вами; а отдыхать, за вами. У многих из глаз лились слезы; на лицах пылала отважность; ибо все, в ту же бы минуту, готовы были поднять оружие на врага вероломного. “Рады за Начальником нашим идти в огонь и в воду! восклицали восхищенные жители Москвы: рады с ним и жить и умереть. Осторожность первая похвала; а трусость последняя глупость” (коренная русская пословица. – примеч. C.Н. Глинки). Рады быть осторожными на страже Москвы белокаменной: она мать русских городов; она Царство в Царстве Русском. Слава Богу и Государю! слава им за нашего Начальника. Он слушает приказ Государев; он бережет нас как детей; – он крепкой слуга Государев; он отец Москвы!” Это не вымысел, но простое повторение общего голоса русских сердец. Искусство не выдумает таких слов. Одни только благодарные души могут сказать Начальнику, неусыпному о благе общем: Ты крепкий слуга Государев; ты отец Москвы» [Глинка, 1812, с. 86–88].

Цитированный выше М.И. Маракуев, в частности, свидетельствует, что «афишки Московского градоначальника гр. Растопчина выводили всех из терпения деревенским сказочным стилем, который он желал бы приблизить к понятию черни. Неудачные эти выдержки его вызывали презрение, а чернь неизвестно за что питала к нему величайшую ненависть» [Маракуев, 1907, с. 114]

В московском арсенале в тот момент имелось 80 тыс. ружей [Попов, 1875, с. 29].

Характеристику членов и идей этого кружка см.: [Narishkine, 1912, р. 111–119, 223–266; Шебунин, 1937, с. 577–625].

Следует заметить, что сам Александр I в письме к Екатерине Павловне от 18 сентября 1812 г. в числе причин назначения Кутузова на должность главнокомандующего сослался на письмо к нему Ростопчина от 5 августа, в котором тот «сообщил, что вся Москва желает, чтобы Кутузов командовал» [Переписка Императора Александра I… 1910, с. 87].

По описанию Н.Н. Муравьева-Карского, «Кутузов был малого роста, толст, некрасив собою и крив на один глаз» [Муравьев-Карский, 1885, с. 244].

По воспоминанию генерала C.И. Маевского, «природа одарила его прекрасным языком, который восходил до высокого красноречия. В нем были счастливые обороты в мыслях и словах, и притом он умел сохранять всегда чудную прелесть лаконизма и игривость от шуточного до величественного. Можно сказать, что Кутузов не говорил, но играл языком: это был другой Моцарт или Россини, обвораживавший слух разговорным своим смычком. Но при всем творческом его даре, он уподоблялся импровизатору, и тогда был как будто вдохновенен, когда попадал на мысль или когда потрясаем был страстью, нуждою или дипломатическою уверткою. Никто лучше его не умел одного заставить говорить, а другого – чувствовать, и никто тоньше его не был в ласкательстве и в проведении того, кого обмануть или обворожить принял он намерение» [Маевский, 1873, с. 153–154].

Наполеон называл Кутузова «le vieux renard du Nord» (старый лис Севера). «Постараюсь доказать великому полководцу, что он прав», заметил Кутузов, когда ему сделался известным этот отзыв [Шильдер, 1897–1898, с. 98].

По свидетельству Ф.П. Толстого, Кутузов накануне отъезда к армии «сказал, что если он застанет наши войска еще в Смоленске, то не впустит Наполеона в пределы России» [Толстой, 2001, с. 160].

Свод высказываний Кутузова по этому поводу см.: [Троицкий, 2002, с. 160–161].

Ср. со словами пушкинской Полины из «Рославлева»: «Вселенная изумится великой жертве! Теперь и падение наше мне не страшно, честь наша спасена; никогда Европа не осмелится уже бороться с народом, который рубит сам себе руки и жжет свою столицу» [Пушкин, 1938, с. 157].

В несколько измененной форме их произносит Берг в доме Ростовых, готовящихся к отъезду из Москвы: «“Россия не в Москве, она в сердцах ее сынов!”. Так, папаша? – сказал Берг» [Толстой, 1940, с. 314].

Отрывки из этого письма без указания адресанта и адресата были опубликованы в «Сыне Отечества» (1812. Ч. 2. № 10. C. 185–186). В примечании к этому письму А.Н. Оленин, в частности, высказался против переноса столицы: «Отдаление столицы от середины Государства никак не мешает быть настоящими Рускими людьми и думать так, как думали наши предки» [Выписка из письма… 1812, с. 185].

Настоящее имя: Альбер-Жан-Мишель Рокка (1788–1818) – француз швейцарского происхождения, отец ребенка и муж г‑жи де Сталь.

Авторство Г.А. Строганова установлено [Додолев, 1984, с. 67].

Вскоре появился русский перевод этой книги [Цеваллос, 1812].

Ср.:

Тема монаршего предательства общенационального дела в Испании особо подчеркивалась на страницах «Сына Отечества». Так, в статье «Изображение важнейших причин, побудивших Испанцев к учреждению Верховной Севильской Юнты», представляющей собой перевод официального бюллетеня, подписанного Архиепископом Лаодикийским Иоанном Баптистом Пардо, говорилось: «4‑го Мая Карл IV провозгласил себя в Байонне Королем, и сказал, что намерен посвятить последние дни жизни своей правлению и благу своих подданных; а 8‑го числа того же месяца забыл все сие, и отказался от Испанской короны в пользу Императора Наполеона, с правом передать оную тому, кого он изберет по своему благоусмотрению! Какие противоречия! Какие нелепости!»

«Испанская монархия принадлежала Карлу IV не исключительно и не по собственной его воле, а по праву рождения, на основании коренных наших законов… По какой силе, по какому праву смеет он передать корону Испанскую, и поступить с Испанцами, как со стадом скота, пасущимся на лугу? По какому праву смеет он лишать трона своих сыновей, их потомков и всех их наследников по закону рождения» [Примечание, 1812, с. 185–186].

«Французское выражение – batir des chateaux en Espagne – равносильно русскому: строить воздушные замки». – Примеч. П. Бартенева.

«Ничего же нет нового под солнцем! Сим именем Наполеон и нас честит». – Примеч. авт.

Курсив в данном случае служит для подчеркивания параллели между персами и русскими, находящимися в аналогичных ситуациях.

Имеется в виду город в Месопотамии Майозамальха, который автор статьи для усиления исторической параллели называет персидской столицей.

Поражение союзных войск под Лютценом русская официальная пропаганда выдавала за победу.

«Сие пламя любви к Отечеству, как в Римлянах, так и в Русских новых родило Героев. Ибо кроме князя Кутузова-Смоленского, который благоразумие и проницательность Фабия с храбростию и быстротою Сципиона в себе соединил; Граф Витгенштейн часто поражавший неприятеля и исторгнувший из рук его Полотск, живо мне представляет Маркелла, взявшего приступом Сиракузы. Платов мужеством и удивительною скоростию в совершении подвигов равен есть Клавдию Нерону, а храбрый Милорадович Ливию Салинатору, наголову поразившему Асдрубала брата Аннибалова» [Историческое сочинение… 1813, с. 163].

Эти слова Глинки, возможно, являются парафразом известных из «Нового летописца» слов Минина: «Будет нам похотеть помочи Московскому государству, ино нам не пожелети животов своих, да не токмо животов своих, ино не пожелеть и дворы свои продавать и жены и дети закладывать» [НЛ, 1965, с. 116]. Эти слова в 1813 г. процитировал А.C. Кайсаров в своей «Речи о любви к Отечеству» [Кайсаров, 1813, с. 8–9].

Ср.: «Французы казнили бедного Людовика XVI, а этому палачу народному кричали «Vive l’Empereur!» [Раевский, 1956, с. 114].

Подробнее о концепте «отечественная война» см.: [Строганов, 1812]. Визуализацию концепта «отечественная война» в карикатуре 1812 г. глубоко и плодотворно исследовала Е.А. Вишленкова [Вишленкова, 2011, с. 155–209].

По свидетельству Ф. Глинки, ополченцы на Бородинском поле были одеты в национальные костюмы: «На этом войске было две коренных принадлежности Руси: борода и серый кафтан; третья и важнейшая принадлежность Руси – христианской – был крест» [Глинка, 2004, с. 291].

Ср.: А ныне Галлы просвещенны,

Попрали все права священны [Ламанский, 1812, с. 219.]

В этом же номере журнала было опубликовано цитированное выше письмо пленного испанского генерал Палафокса (в недавнем прошлом героического защитника Сарагосы) к маршалу Лефевру, в котором говорилось: «Аттила, при всей своей лютости, имел более истинного величия души, нежели Бонапарте» хотя бы уже «потому, что… тронутый будучи почтением при виде Папы Льва Великого (в 452 г.) преклонил пред ним свой меч, кровию обагренный и пощадил Рим» [Изображение важнейших причин… 1812, с. 241–242].

Слово «ужас» в данном случае следует понимать как кальку с французского «terreur».

В том же очерке Батюшков так описывает Раевского в сражении под Лейпцигом: «Раевский стоял в цепи мрачен, безмолвен. Дело шло не весьма хорошо. Я видел неудовольствие на лице его, беспокойства ни малого. В опасности он истинный герой, он прелестен. Глаза его разгорятся как угли, и благородная осанка его поистине сделается величественною» [Батюшков, 1978, с. 414].

Сын Отечества. 1812. № 4. C. 168. Исследуя происхождение этой легенды, А. Ильин-Томич установил круг ее возможных авторов на основе мемуарного свидетельства М.А. Дмитриева: «Тургенев, Воейков, Греч и другие собирались вместе после выхода неприятеля из Москвы и начали выдумывать эти анекдоты» [Дмитриев, 1998, с. 85; Ильин-Томич, 1992, с. 126–127].

Источником в данном случае скорее всего послужила «Эпитома Помпея Трога» Юстина. Кинегир – брат Эсхила, погибший в сражении при Марафоне 12 сентября 490 г. до н. э.: «Писатели осыпают также похвалами афинского воина Кинегира. Убив бесчисленное множество в бою, он побежал по пятам противников, бегущих к судам, удержал правой рукой нагруженный неприятельский корабль и не раньше отпустил его, чем потерял руку. Когда же ему отрубили правую руку, он схватился за корабль левой. Потеряв и эту руку, он в конце концов удержал корабль зубами. Таково было мужество этого человека, что он не ослабел после стольких убийств, не был побежден, потеряв обе руки, а превратившись в обрубок, сражался зубами, как бешеное животное» [Юстин, 1954, с. 218–219].

Ср.: Народы стали за права;

Цари соединяли силы… [Глинка Ф., 1957, с. 205].

Эти крестьяне входили в партизанский отряд Дениса Давыдова.

В автобиографических записках Нессельроде так передает слова императора: «Я сомневаюсь, чтобы новая с моей стороны попытка к соглашению, обращенная к Наполеону, привела бы к мирной развязке. Так же, как и вы, я считаю разрыв неизбежным. В случае войны я намерен стать во главе армии; тогда мне нужен будет человек молодой, могущий всюду следовать за мною верхом и заведовать моею политической перепиской. Канцлер граф Румянцев стар, болезненен, на него нельзя возложить этой обязанности. Я решился остановить свой выбор на вас; надеюсь, что вы оправдаете мое доверие с верностью и скромностью» [Шильдер, 1897–1898, т. 3, с. 63].

Екатерина Павловна настойчиво внушала Александру мысль, что командовать армиями не его дело. В письме от 5 августа из Ярославля она снова обратилась к этой теме: «Ради Бога не беритесь командовать сами. Не теряя времени, необходимо найти главнокомандующего, пользующегося доверием в войсках, вы же не внушаете никакого» [Переписка Императора Александра I… 1910, с. 81].

В начале войны у Александра состоялся разговор с фрейлиной императрицы Роксандрой Скарлатовной Стурдзой (Эдлинг): «Говоря о патриотизме и народной силе, государь отозвался так: “Мне жаль только, что я не могу, как бы желал, соответствовать преданности этого удивительного народа”. – “Как же это, государь? Я вас не понимаю”. – “Да, этому народу нужен вождь, способный вести его к победе; а я, по несчастию, не имею для того ни опытности, ни нужных дарований. Моя молодость протекла в тени двора (à l’ombre d’une cour); если бы меня тогда же отдали к Суворову или Румянцеву, они меня научили бы воевать, и, может быть, я сумел бы предотвратить бедствия, которые теперь нам угрожают”. – “Ах, государь! Не говорите этого. Верьте, что Ваши подданные знают вам цену и ставят вас во сто крат выше Наполеона и всех героев на свете”. – “Мне приятно этому верить, потому что вы это говорите; но у меня нет качеств, необходимых для того, чтобы исполнять, как бы я желал, должность, которую я занимаю. Но, по крайней мере, не будет у меня недостатка в доброй и твердой воле на благо моего народа в нынешнее страшное время. Если мы не дадим неприятелю напугать нас, война может обратиться к нашей славе”» [Эдлинг, 1999, с. 175].

Имеется в виду население между Двиной и Неманом.

Эту же фразу почти дословно Александр повторит через несколько дней в разговоре с полковником А.Ф. Мишо: «Я отращу себе бороду до сих пор (показывая рукою на грудь свою) и лучше соглашусь питаться хлебом в недрах Сибири, нежели подписать стыд моего отечества и моих добрых подданных, пожертвования коих умею ценить» [Военский, 1904, с. 14]. Ср. с письмом Ростопчина Александру от 11 июня 1812 г.: «Бороды будут оплотом России… Император России всегда будет грозен в Москве, страшен в Казани и непобедим в Тобольске» [Ростопчин, 1893, с. 179].

Имеется в виду Послание к Евреям (гл. 11).

Подробнее см. гл. 10 наст. изд.

Так, например, после Бородинского сражения полковник Закревский говорил: «Если победа нам не достанется, то другой Пожарский придет к нам на помощь». Внук Ростопчина А. Сегюр, цитируя по воспоминаниям Вольцогена, эти слова, пояснял французскому читателю: «Пожарский – имя освободителя Москвы в 1612, но в то же время это слово, происходящее от пожар (incendie), означает поджигатель (un incendiaire)» [Ségur, 1871, р. 189]. Во французском языке слова «пожар» и «поджог» звучат одинаково, поэтому Сегюр производит фамилию «Пожарский» от поджога, что не соответствует семантическим связям этих слов в русском языке.

В семье Ростопчиных сохранялось устойчивое представление, что пожар Москвы есть результат хорошо спланированного замысла Ростопчина. Так, его дочь писала о «нескольких гражданах, наделенных героической душой, которых выбрал мой отец для того, чтобы поджечь магазины, лавки и дома» и добавляла, «все это было сделано без беспорядка и шума» [Narishkine, 1912, р. 157].

О популярности Ростопчина в послевоенной Европе см.: [Ségur, 1871, р. 309–312].

Так называется во врачебной науке сухотка, т. е. крайняя сухость и увядание всего тела. – Примеч. Муравьева-Апостола.

Никто из напавших на сей город безумною бранию не возвращается, радуясь, что осквернил оный. Боги не оставят обители своей [Муравьев-Апостол, 2002, с. 7].

«Война есть море бедствий, истекалище всех зол, какие только могут быть в свете. Истории всех времен именуют ее бичом человеческого рода, и Священное Писание поставляет ее тяжкою тяжких человеческих грехов казнию» [Цветницкий, 1813, с. 2].

Статья В.А. Западова, оспаривающая авторство Радищева, интересна в плане постановки проблемы, но не может считаться ее решением [Западов, 1993, с. 131–155].

Здесь следует учесть, что слово «Христос» на русский язык переводится как «помазанник», что создает риторическую игру барочного типа при наименовании Александра Христом.

Это письмо, как и проповеди, апеллирующие к религиозно-патриотическим чувствам нации, было переведено на французский язык и вызвало серьезную обеспокоенность Наполеона, который видел, что во многом благодаря Русской церкви, война приобретает священной характер [Fain, 1827, р. 317–318].

Почти сразу же по выходе в свет этих записок поэт Афанасий Шпигоцкий переложил выписки Шишкова из Библии в стихи, «стараясь как можно ближе держаться подлинника». «Его высоко превосходительство, – писал в предисловии Шпигоцкий, – осчастливил меня дозволением украсить мое слабое преложение – посвящением Его Высокой Особе. Сия оказанная мне снисходительность вечно для сердца моего будет одним из прекраснейших воспоминаний» [Шпигоцкий, 1832, с. 2].

Намек на имя матери Александра Марии Федоровны.

Интересные наблюдения над уваровским пониманием «истинного патриотизма» см.: [Майофис, 2008, с. 76–78].

Наиболее полно эту концепцию см.: [Pirenne, 1946; 1949]. Автор рассматривает Священный союз не просто как факт европейской дипломатии, но и как явление мирового масштаба. В основе Союза, по мнению автора, лежало противоборство Англии и России в поисках универсального равновесия.

Первые попытки заговорить в официально дипломатической обстановке на этом языке относятся к работе Венского конгресса. 31 декабря 1814 г. царь приказал К.В. Нессельроде составить ноту к полномочным представителям Австрии, Англии и Пруссии, в которой говорилось: «Проникнутые незыблемыми общими для всех принципами христианской религии, ставшими единственным основанием политического и социального порядка, государи, побратавшись между собой, облагородят свои государственные доктрины и гарантируют отношения между Провидением им доверенными народами» [Bourquin, 1954, p. 134].

Определяя роль Александра, Крюденер писала: «Я прожила три месяца в Париже в центре весьма замечательных событий, и я имела огромную радость видеть великого христианского героя, который под знаменами креста, победил именем Иисуса – я имею в виду императора России, – живущего и действующего так, как ученик Христа» [Ley, 1975, p. 188].

«И придет царь северный, устроит вал и овладеет укрепленным городом, и не устоят мышцы юга, ни отборное войско его; не достанет силы противостоять» (Дан. 11: 15).

Во французском оригинале: «alliance de paix, alliance éternelle».

Об этом сам Баадер сообщал в письме к наследному принцу Баварии Людовику 16 октября 1816 г.: «Пользуюсь случаем, чтобы передать Вашей королевской светлости в знак глубокого уважения небольшую записку, которую я в прошлом году посылал в Париж незадолго до образования Христианского союза и которая была одобрена по всем статьям Его величеством императором России настолько, что эта высочайшая персона передала мне 5000 F на публикацию более значительного труда о религии, над которым я в то время работал» [Büchler, 1929, p. 52].

Особенно пропагандировал Священный союз Юнг-Штиллинг, видевший в нем отражение тех мистических союзов, о которых он писал в своих произведениях. В каком‑то смысле можно полагать, что Юнг-Штиллинг явился пророком Священного союза. Еще за год до его появления, в октябре 1814 г., он поместил в своем «Альманахе друзей христианства» похвальное слово Александру I, в котором между прочим писал: «Напрасно вы будете искать в истории других трех таких государей, столь исполненных страха перед Богом, трех истинных христиан, соединенных между собой братской любовью, честных во всем, которые оставив в стороне лживые соображения человеческой политики, торжественно поклялись уничтожить тиранию, которая разрушила Европу» [Ley, 1975, p. 90].

Выше приведено библейское выражение «alliаnce de paix» (завет мира).

Ф. Генц в письме к Меттерниху по-своему трактовал угрозу европейскому миру, исходящую от Священного союза. По его мнению, война неизбежна уже потому, что Российская империя представляет собой, по сути, военную машину, и Священный союз для того и понадобился Александру, чтобы прикрыть свои агрессивные замыслы: «Неуверенный в своей собственной семье, ненавидимый знатью…стесненный и осаждаемый со всех сторон жалобами, порожденными безграничной нерадивостью внутренней администрации, слишком бессильный, чтобы сыграть до конца ту сумасбродную роль, в которой выступил за последние годы, и слишком гордый, чтобы ее оставить, стесненный в финансовых средствах – что же может он предпринять, кроме попыток при помощи единственной существенной силы, которая у него есть, – колоссальной армии – войной отвратить от себя отовсюду грозящую опасность» [Шебунин, 1925, с. 93].

Имеется в виду супрематия папы.

К нехристианским народам Сюлли относит и русских, которые, по его мнению, «в большей части состоят из идолопоклонников, частично из схизматиков, как греки и армяне, но с тысячью практических предрассудков (mille pratiques superstitieuses), которые почти никому из них не позволяют встать с нами на один уровень. Кроме того они принадлежат Азии в такой же степени, как и Европе. Поэтому их следует рассматривать как варваров и ставить в один ряд с турками, хотя лет через пятьсот они смогут занять место среди христианских держав». Поэтому, «если великий князь московский или русский царь, потомок древнего скифского хана, откажется присоединиться к ассоциации, после того, как ему будет предложено, то с ним следует поступить как с турецким султаном: лишить его европейских владений и отправить в Азию, где он сможет, не мешая нам, продолжать сколько захочет войну с персами и турками, которую он ведет постоянно» [Sully, 1778, p. 322, 325].

Так, например, Роксандра Стурдза писала в воспоминаниях, «о знаменитом Священном союзе, который Прадтом забавно прозван “апокалипсисом дипломатии” и который был однако (в обстановке более благочестивой, следовательно, менее положительной) осуществлением величавой мечты Генриха IV и аббата Сен-Пиера» [Эдлинг, 1999, с. 223].

Различия во взглядах на Священный союз Александра I и Стурдзы верно охарактеризовал А. Мартин. По его мнению, «в конечном итоге их позиции оказались, однако, несовместимыми. Александр I был одновременно либералом, мистиком и хладнокровным прагматиком, который мог в одно и то же время пожаловать Польше конституцию, покровительствовать поклонникам мистических таинств и дать неограниченные полномочия графу А.А. Аракчееву. Стурдза был иным. Он считал эффективным лишь те представительные органы, которые создавались вековой традицией. Он видел в православной церкви исключительный и реальный источник и отвергал циничный прагматизм Аракчеева и Меттерниха. Александр I как государственный деятель черпал вдохновение еще из прогрессивного наследия Просвещения и идеалов романтизма. Стурдза же был таким идеологом, мировоззрение которого уходило корнями в теократизм и сословное мышление христианства средневековья, хотя и он воспринимал эти идеи через призму Просвещения и романтизма» [Мартин, 1994, с. 150–151].

Здесь Струдза делает такое примечание: «Экзегетика или герменевтика есть критический анализ священных книг, цель которого – исследования, а чаще всего и опровержение их подлинности».

См. письмо Н.И. Тургенева к брату C.И. Тургеневу от 6 марта 1817 г.: «Прочти в № 18 “Observations sur les véritables intérêts de l’Europe”. Эта статья написана Каподистрием» [Тургенев, 1936, с. 216].

В письме к Роксандре Стурдза Каподистрия писал: «Мне необходим человек умственно и нравственно развитый, который обладал бы умением и желанием понимать меня и излагать мои мысли точно и правильно. В этом отношении г. Стурдза незаменим. То, что он дает мне в отношении изложения, возмещается ему путем приобретения практических идей и опыта» [Шидловский, 1900, с. 215].

Статья была опубликована анонимно. О том, что ее автором является Б. Констан, см.: [Bertier de Sauvigny, 1972, р. 332].