Наконец вода нагрелась. Он разделся в холодной кухне, протер тело мокрой махровой салфеткой, дрожа от холода и стараясь не кашлять. Впервые он решился задуматься о списке потенциальных хозяев Голема. Мельцер? Хороший раввин, но он слишком стар и слишком привык к спокойной жизни. То же самое, как это ни печально, можно сказать о Тейтельбауме. Может, Каплан? Он моложе, но все-таки принадлежит к старому миру и поэтому способен поверить в возможность того, о чем расскажет ему равви. Но, пожалуй, Каплан чересчур учен и недостаточно добр.
С любым из них придется разговаривать крайне осторожно. Для начала надо будет убедить их, что он не свихнулся от старости и одиночества. И все равно они станут сопротивляться. «Почему ты не можешь просто уничтожить ее? — спросят его. — Зачем портить свою жизнь и потом просить, чтобы я испортил свою и жил в постоянной опасности?»
И что он ответит им? Что крепко привязался к ней? Что гордится ее терпением и упорством так, словно она его собственная дочь? О чем он будет договариваться с ними: о ее будущем или о ее похоронах?
У равви перехватило горло, потекли слезы, и он опять закашлялся.
Он отправился в спальню за чистым бельем и в нижнем ящике комода вдруг увидел забытый кожаный кошелек на завязках. Дрожащими руками — все-таки надо немедленно что-то поесть — он развязал кошелек и достал из него маленький клеенчатый конвертик с надписью «КОМАНДЫ ДЛЯ ГОЛЕМА». Лучше хранить это вместе с остальными бумагами, решил равви. Часы и деньги он отдаст Голему, извинившись, что скрывал их так долго. Но этот конвертик он либо передаст новому хозяину, либо сожжет. Он еще не решил, как поступить.
Приступ случился, когда он нес конверт, чтобы положить его на стол в гостиной. Равви согнулся, закашлявшись, а потом у него вдруг кончилось дыхание. Как будто кто-то очень сильный согнул вокруг его груди стальную балку и затягивал ее все сильнее и сильнее. Он жадно хватал ртом воздух, но никак не мог вдохнуть, затем в ушах раздался тонкий звон и рука онемела.
Гостиная у него на глазах вытянулась, поблекла по краям, накренилась, а потом перевернулась. Теперь щекой равви чувствовал старый шерстяной ковер. Он попытался подняться, но только перевернулся на спину. Вдалеке что-то хрустнуло — клеенчатый конвертик, который он все еще сжимал в руке.
В последние оставшиеся у него секунды равви Мейер думал о том, что все равно никогда не смог бы этого сделать. Не смог бы совершить ни малого убийства с помощью найденной формулы, ни большого с помощью заклинания из конверта. Он не мог сделать этого, потому что она была его Хавой, его невинной, новорожденной девочкой, которую он впервые увидел с птицей на ладони.