— Позвольте мне, — сказал он и вышел из квартиры.
В коридоре стояла Хава, и вид у нее был совершенно несчастный.
— Майкл, — сказала она, — как хорошо, что вы здесь. Простите. Я не знала, что мне сюда нельзя.
— Ничего страшного.
Но она все еще сокрушенно качала головой, обхватив себя руками:
— Жаль, что мне нельзя хотя бы взглянуть на него.
— Понимаю.
Майкл чувствовал, как вместе с горем в душе у него поднимается привычный гнев против всех этих религиозных условностей. Был ли этот юноша, сидящий сейчас в спальне, хоть немного знаком с его дядей? Почему он достоин сидеть над его телом, а Майкл — нет?
— Это вы нашли его? — спросил он, и она молча кивнула. — Простите, — снова заговорил Майкл, ненавидя себя за то, что собирается спросить, но чувствуя, что ему непременно надо знать это, — я понимаю, что это не мое дело, но вы и дядя…
— Нет-нет, — поспешно прервала она его. — Ничего такого. Мы только… дружили. Он был очень добр ко мне. По пятницам мы вместе ужинали.
— Мне не следовало спрашивать.
— Ничего, — тихо сказала она. — Все остальные ведь тоже об этом думают.
Они вместе стояли в дверях, прямо под черным крепом, — пара отверженных.
Он снова заговорил:
— Я ведь так и не поблагодарил вас тогда за печенье.
Тень улыбки на ее лице.
— Рада, что вам понравилось.
— Значит, дела в пекарне идут хорошо?
— Да. Очень хорошо.
Молчание.
— А когда похороны? — спросила она.
— Завтра.
— Меня опять не пустят? — Она как будто уже знала ответ.
— Нет, — вздохнул Майкл. — Женщинам нельзя. Мне очень жаль.
— Тогда, пожалуйста, попрощайтесь с ним за меня, — прошептала она и повернулась, чтобы уйти.
— Хава, — окликнул ее Майкл.
Она замерла на верхней ступеньке, а он вдруг понял, что собирался предложить ей выпить вместе чашечку кофе. Горячая волна стыда залила его: дядя лежит мертвый всего в нескольких шагах от них. Они оба в трауре. Это было бы неприличным с любой точки зрения.
— Пусть утешит тебя Всевышний со всеми скорбящими Сиона и Иерусалима, — легко вспомнил он старую формулу.
— И вас тоже, — ответила она и ушла, оставив Майкла в темном коридоре наедине с его мыслями.
* * *
— Этой ночью я познакомился с удивительной женщиной, — сказал Джинн Арбели.
— Даже слушать не хочу, — сердито отрезал жестянщик.
Они работали вместе, делая целую партию сковородок. Арбели создавал нужную форму, а потом Джинн лудил их и наводил красоту. Работа была скучной, но нетрудной, и у них уже выработался своеобразный ритм.
— Это не то, что ты думаешь, — сказал Джинн, потом ненадолго замолчал и спросил: — Что такое «голем»?
— Что?
— Голем. Она так назвала себя. Так и сказала: «Я — голем».