Продолжилось и далее путешествие государя по монастырям. И наконец, когда подошли к Кирилло-Белозерскому монастырю, Анастасия, бледная, уставшая, сказала:
– Кончились мои силы. Не могу больше…
Данила и Василий Захарьины тут же подхватили ее на руки, понесли к монастырю. Следом вышел Иоанн. Он велел царице отдохнуть и остаться здесь с ребенком, а сам отправился со своим окружением в Ферапонтов монастырь.
Советники, находившиеся при Иоанне, с опаской заметили его молчаливость и задумчивость. Курбский ехал рядом с Адашевым и, глядя на государя, ехавшего верхом впереди с Захарьиными, сказал тихо:
– Словно ядом пропитался государь от Вассиана! Недоброе старец сказал ему!
– Сказал то, что государь услышать хотел, – отвечал Адашев, – этот смерд всегда заискивал перед государями! Вот и сейчас свой сладостный яд влил в уши царя нашего!
Курбский покосился на Адашева и спросил осторожно:
– Не боишься, что Захарьины тебя очернят в глазах государя? Вижу, много врагов и завистников у тебя при дворе! А царь ценит тебя, прислушивается…
– Пока он слушает меня, Макария и Сильвестра – верной дорогой идет Россия! – разъяренно перебил его Адашев, глаза его налились кровью. – Нельзя сейчас сворачивать с иного пути! Нельзя! И нельзя позволить, дабы Захарьины эту силу у нас отняли! Нельзя! Знаю я, знаю, что много дурного они говорят царице, и она говорит это все государю, чтобы и меня отослать, и Сильвестра… Сильвестр сам виноват, не присягнул царевичу Дмитрию, вижу, и ко мне доверие пало, из-за того, что отец мой и брат отказались крест целовать младенцу. Но я предан ему! Я!
В его словах отчетливо слышалась ревность. И страх. Страх, что закончится эта власть, что нельзя будет более влиять на решения государя. Адашев ехал, опустив свою голову со светлыми кудрявыми волосами, печаль была на лице его.
«Умрет младенец – и не будет прежней силы у Захарьиных, – подумал Курбский, – может, предсказание преподобного Максима истинная правда? Должен же наказать Господь этих самодовольных, корыстных, коварных Захарьиных!»
В монастырь Иоанн пошел один – не пустил с собой никого, даже духовника Андрея. Молился в одиночестве. Свита молча ждала его до наступления темноты. Затем царь, омраченный какой-то непонятной думой, вышел и велел возвращаться в Кириллов за царицей и наследником. Пора было отъезжать в Москву.
Вскоре путешествие продолжили по реке Шексне. Многочисленная царская свита пересаживалась на струги. Река была безмятежна – ветер ласкал водную гладь, над которой еще стояла утренняя белая дымка.
Иоанн, идя по сходням, обнял супругу, еще не успевшую как следует отдохнуть, проговорил ласково: