Было понятно, что Висковатый говорит о предыдущих неуплатах. Теперь послам нечего было ответить. И начались унизительные просьбы о продлении перемирия без уплаты дани. Адашев глядел на них с презрением. Пустые, затянувшиеся переговоры вывели из себя и невозмутимого Висковатого. Он опустил свою большую голову, словно бык перед нападением, и проговорил:
– Если вы не примите поставленные условия, то царь сам придет к вам за данью.
Поставленные в затруднительное положение послы, неподготовленные к такому формату переговоров, затаив дыхание и переглянувшись, словно перед прыжком в пропасть, согласились с требованиями, назначив первую выплату долга на 1557 год, так как его общая сумма была очень велика.
Помимо прочего ливонскими представителями подтверждалось право свободной торговли русских купцов через Ливонию, а также беспрепятственный проезд иностранцев через их порты в Россию. Был решен вопрос и о православных церквях – они становились неприкосновенными. И, наконец, ливонские власти не должны были вступать в соглашение с Польшей и Литвой. Согласившись со всеми условиями для продолжения мира, разбитые послы вернулись домой…
* * *
Поглощенный бесконечными делами и властью, Алексей Адашев в последние годы почти не бывал дома. С государем уже общался, будто на равных, по городу передвигался с надменно поднятой головой, был грозен и беспощаден к недругам – тем, кто слабее него. Сам волен был назначать людей на службу, и от этого чувствовал себя еще более могущественным и знал, что Захарьины не рискнут перейти ему дорогу. Пусть глядят недовольно из-за углов, пусть косится со злобой на него царица – плевать! На большее они не способны.
Так, в бесконечных заседаниях думы, совещаниях с царем, Сильвестром и митрополитом, во встречах иностранных послов Алексей пропустил смерть отца.
Узнав о том, тут же бросился в Коломну, еще не совсем соображая и веря. Данила не приедет – несет службу на дальних рубежах. Надобно и за него вклад в монастырь по батюшкиной душе совершить!
Вой матери донесся до слуха, едва он приблизился к родному дому. Крестьяне кланялись возку Адашева, стягивали с голов шапки. А Алексей, уже осознавая, не выдержал, выскочил из возка, когда лошади сбавили ход, и, словно в тумане, направился в дом.
Гроб с телом отца стоял в сенях, тут же были мать и жена, уже затянутые в черное, Мефодий, бледный и осунувшийся, суетился туда-сюда. Увидев Алексея в дверях, застыли сначала, затем мать, вновь взорвавшись ревом, раскинув руки, бросилась на грудь к сыну. Обнимая ее, Алексей глядел то на упокоившегося воскового отца, то на супругу, исподлобья смотревшую на мужа заплаканными глазами.