– Мы отошлем ее, я уже прогнал эту проклятую старуху!
– Она что-то сказала тебе? – спрашивала царица, подняв свои глаза. – Я ведь знаю, что скоро умру. Силы мои на исходе…
– Нет, ну что ты, что ты! – Данила прижал ее руки к своему лицу, затем упал перед ней на колени. – Как же ты двух сыновей оставишь без материнской ласки? Негоже! Ты еще государю родишь! Вылечим тебя! Найду тебе лучших лекарей, что есть на свете. Слышишь?
Она молчала, натянуто улыбаясь. Тусклый свет, падающий на нее от свечей, открывал взору ее бледную кожу на лице с выступающими скулами и провалившимися глазами.
– Тяжко государю сейчас, – говорил Данила, – стервятники Адашевы и Сильвестр давят на него, не дают принимать ему никаких решений. Страдает из-за них он. Из-за тебя страдает. Помоги же нам, дорогая сестра, развеять доверие государя к ним. Боюсь за тебя, сестра, как бы хворь твоя не шла от их злословия. Сильвестр, безбожник, молится, чтобы мы, Захарьины, сгинули. Ты уж шепни государю, чтоб отослал их куда-нибудь, чтобы и духу их не было здесь…
– Молю, Данила, оставь меня в стороне от этой суеты и грязи, – отвечала Анастасия кротко и устало.
А тем временем Иоанн был в своих покоях вместе с Алексеем Адашевым и Сильвестром. Царь сидел, откинувшись в кресле и опустив голову. Покоившиеся на подлокотниках руки едва заметно била мелкая дрожь. Адашев говорил настойчиво:
– Государь, короли Польши, Дании и Швеции требуют прекратить войну в Ливонии! Испанский король Филипп пишет, что озабочен войной в Ливонии. Европа взбудоражена этой войной, нам нельзя не пойти на уступки! Выведи оттуда свои полки, обрати их против крымского хана. Снова и снова разоряет он твои земли южные. Ливония же сломана, и переговорами мы заставим ее покориться тебе.
– Услышь призыв наш! – громогласно вторил ему Сильвестр. – Ибо Господь устами нашими наставляет тебя на верный путь! Узрел ты гнев его не раз, вот и теперь царица в болезни! Все это оттого, что глух ты к слову нашему! Ибо даже немцы одной веры с нами – христиане! А басурмане, варвары кровожадные – наши первые враги!
Иоанн молчал, свесив голову. Адашев и Сильвестр переглянулись. Уже давно оба ощущали упадок своего влияния на государя – он все меньше прислушивался к их советам. И это было правдой – еще с того времени, как была смута вокруг ложа болеющего Иоанна, он утратил к ним свое доверие. Адашев испорчен властью и вседозволенностью – сам жалует людей, ставит на места, ненужных устраняет, мнит себя всемогущественным в державе человеком. Ты всего лишь бывший стряпчий государя, безродный! Как смел ты позволить власти развратить тебя? Этого Иоанн терпеть не мог.