– Выкрутилась, баба! – заулыбался Горчаков.
– Вот и получатся, что тридцать! – Параня не знает, куда девать глаза.
– Ну дале-то чего? – Никон нетерпеливо сдвигает брови.
– Просил он узнать: прощают ли его?
– Как звать? – спрашивает Никон и смотрит на Шеина.
– Звать его, отцы наши, Курбатом Никифоровым. И мы за него всем миром просим! – Старуха шумно выдохнула и перекрестилась.
– Есть такой, – отвечает дьяк. – Чего скажешь, Михайло Борисыч? Этого мы за измену поймали, дурак дураком – вляпался по глупости. Я ему задание давал – справился Курбат, а еще, видишь, и сверх того сослужил.
– Сам решай, Никон Саввич, – отвечает Шеин, – глубину твоих замыслов не мне постигать, простому воеводе!
Никон смотрит на застывшие лица абрамихиевских крестьян. И вдруг замечает чуть в стороне Анастасию:
– Всем миром, говорите?!
Крестьяне дружно кивают.
– Ну пусть вертается. Хватит ему по лесам воевать. Здеся нужен. И еще. Ежли удастся весточку до Ваньки Зубова донести, то передайте, что и его прощаем.
– Спаси тя Бог, защитник наш! – Старуха часто кивает и скрывается в толпе крестьян.
– Прощаем! – твердо говорит Никон, глядя на Настю, на бледном лице которой вспыхнули крупные слезы.
– Прощаем, – возвысил голос дьяк, – стрельца Курбата Никифорова и, – замешкался, – Ивана Зубова. Ждем обоих в городе, где определим их место в осадной жизни!
Крестьяне еще долго провожали глазами Горчакова, Шеина и Олексьевича, пока те не скрылись за углом судебной избы.
Воевода торопился на стену, ему не терпелось увидеть войско подошедшего маршала Потоцкого. Тревога раскаленным обручем сдавливала его грудь. Он легко взбежал по извилистому крепостному ходу на стену. Прошел между расступившимися стрельцами на верхний ярус Копытецкой. Ничего хорошего, естественно, он увидеть не ожидал, но открывшаяся глазам картина заставила содрогнуться сердце.
Раскинувшийся лагерь польского войска простирался от горизонта до горизонта. В небо поднимались плотные клубы дыма от походных костров, кричал скот, огромные машины, похожие на гигантских журавлей, выгружали из телег пушки, тысячи солдат рыли траншеи, возводили частокол, насыпали рвы. Взад-вперед сновали небольшие конные разъезды. Реяли знамена. Летели на самых быстрых конях в разные концы лагеря гонцы. Били барабаны. Играли флейты.
– Лепо. – Никон кивает, глядя на Шеина.
– Напужался, Никон Саввич? – отвечает Шеин, не отрываясь от зрелища.
– Есть где с сабелькой погулять! – говорит Горчаков, но тут же осекается, видя забегавшие желваки на скулах воеводы.
– Этакой силой они кольцо замкнут. – Никон сдувает упавший на глаза волос.