Колоколов повернул голову. Вещь действительно завораживала своим тускловатым светом, с десятком вмятин от пищальных пуль.
– Слышал-слышал, бравым ты был стрельцом, бать. – Колоколов всегда называл так тестя, когда тот его нежданно удивлял.
– Это тебе, Василий Тимофеевич.
– Не надо. Я сгибну, а вещь только пропадет зря.
– А ты возьми, не брыкайся сейчас. Мне ведь не меньше твоего больно. Да терплю. Сгибнешь – значит, и она пусть пропадет. Ради меня возьми и Тонюшки. – Шаблинов расстегнул боковые ремни нагрудника и бережно протянул его Колоколову.
– Эк диво! И легкая ведь. Откуда ж она у тебя, бать?
– А… Ну, гляжу, просветлел немного. Умел я кости хорошо катать. А тут опричник один знатный. Он этот нагрудник-то и снял с самого царя басурманского. Фамилию опричника не скажу, уж прости. Проигрался мне вчистую. А напоследок решил эту красоту на кон поставить. И проиграл, знамо дело. Так, сказывают, в первом же бою под Оршей и погиб.
– Хороши ж цари басурманские, ежли их мастера такими секретами ведают!
– Хороши – не то слово!
– Спасибо, Егор Фомич. Даст Бог, отплачу. – Колоколов заключил себя в нагрудник.
– Ишь, как сидит ладно, – прищелкнул языком тесть, – как влитая.
– Си-дит, – одобрительно протянул Василий Колоколов.
Ранним утром следующего дня в польском лагере началось движение. Вспыхнули полотна знамен, заблестели кирасы и максимилиановские шлемы, ударили литавры.
Вскоре внушительный конный отряд под полтысячи всадников выдвинулся к Авраамиевской башне.
На крупах коней сидело еще по одному человеку.
Всадники неслись во весь опор, разбрызгивая комья осенней распутицы. Воздух стал неумолимо наполняться гулом мощных рыцарских коней. Когда осталось менее пятидесяти шагов до крепостного рва, строй разделился, как змеиное жало, и грянули выстрелы. Пули глухо застучали по кирпичной кладке. Несколько стрельцов со стоном отпрянули от зубцов, зажимая кровавые раны на лицах. Выстрелившие поляки двумя дугами уходили в тыл, давая возможность произвести выстрелы другим. Завертелись двумя замкнутыми реками два плюющихся огнем кружева.
– Вот твари! – Епифан Рогатов успел вовремя увернуться от шляхетской пули.
– Чего это они? – спросил рядом стоявший бородатый ратник.
– Не высовывайся, Емельяныч. Это они себе так застояться не дают. Вишь вон, молодые почти все.
– Молодежь, стал быть, обстреливают.
– Молодежь обстреливают и нам покоя не дают. Запасы-то у нас не бездонные, вот и выманивают лишние заряды, а там, глядишь, из строя одного-другого повыбьют.
– Выбивать у них, гадов, получается. – Емельяныч провел рукой по обожженной щеке. – А зачем на крупы-то людей сажают?