– Заговорил, – усмехнулся Мцена. – Быстро он, однако, под бабским бочком.
– Живучий! Я таких иной раз поднимала. У иного не то что руки-ноги, а сердце во льду. А глядишь, пригреется и отойдет понемногу.
– С ним нужно будет побыть три ночи. Повыхаживать. Справишься?
– Дело нехитрое. Это лучше, чем пьяных рейтар ублажать. По два десятка за ночь. Тьфу.
– Вот и договорились.
– А ну как он очухается, когда тебя не будет, и пойдет прочь?
– А не пойдет. Стрелять умеешь?
– На войне чему только не научишься.
– Тогда вот тебе пистоль. Заряжен. Держи в сухом месте. И еще, даром что палач… – Мцена достал ножные оковы. – Я сейчас ноги его скую, повешу замок, а ключ у меня будет. С ними далеко не уйдешь. Только до куста – опорожниться. Оставляю еду. Живите спокойно и мирно. А самому мне надолго из лагеря нельзя. Утром приду проведать.
В ответ Катрина молча кивнула и прижалась к Зубову еще сильнее.
Мцена вернулся до того, как отряд разведчиков во главе с Сосновским успел покинуть лагерь. Он незаметно прошмыгнул в свою палатку и зажег лучину. Вскоре на огонь отозвался голос разведчика:
– Пан Мцена, вы еще не спите?
– Как видите, пан Сосновский.
– Слышу, настроение у вас улучшилось. Не передумали? Может, с нами?
– Хорошо. – Мцена стал надевать кожаный доспех. – Но у меня, если хотите, условие.
– Хм. – Сосновский удивленно скривился. – Ладно. Валяйте.
– Мы не берем лошадей. Идем пешком.
– Потеряем много времени, Мцена. Нам нужно обогнуть половину Смоленска.
– А как насчет Белого Волка? – Палач застегнул широкий ремень на поясе.
– Ладно. Уговорил.
– А мне нравится, пан Сосновский, что мы попеременно то на «ты», то на «вы». Звучит как некий специальный язык. Кстати, как у вас с латынью?
– A casu ad casum1 – Сосновский кашлянул в кулак, показывая, что Мцене пора выходить из палатки.
– A posteriori2 нам не следует выходить, пока луна не прошла четверти своего пути.
– Луна пройдет свою четверть еще до того, как мы выйдем из лагеря. Я тоже неплохо знаю свое дело.
1 От случая к случаю (лат.).
2 Исходя из опыта (лат.).
Голод заставил Курбата Никифорова подняться и двинуться на запах деревенского дыма. Оторвавшись от погони, он шел полночи наугад через лесные дебри, а когда почувствовал, что больше ничего не грозит, рухнул наземь, подгребая под себя палую листву. Так и заснул. Солнце поднялось уже достаточно высоко, а Курбат все спал, набираясь силы от сырой земли. И только голод смог отогнать сон прочь.
Он шел, на ходу продирая заспанные веки, разминая сильными короткопалыми ладонями затекшее лицо. Шел, не думая хорониться. И лишь внезапный выстрел заставил его вспомнить о том, что кругом могут быть поляки.