– Я бы назвал это сопутствующей необходимостью. – Нижняя челюсть Сосновского буквально ходила ходуном.
– Сейчас вы сами себе не верите. Представили себя на месте того, кому вырезают коленные чашечки? Это больно. Но самое ужасное не в физической боли, а в осознании того, что ты никогда уже не будешь человеком. Если вам вырежут когда-нибудь чашечки, то, возможно, вы выживете, но будете ползать. Ноги будут гноиться около года. Вы никогда не сможете стоять на коленях во время молитвы, никогда не сможете возлечь на женщину сверху. Вы начнете ненавидеть здоровых людей и будете в числе первых ползти – нет, не на брюхе, так было бы слишком просто, а на спине, чтобы посмотреть на мучения других. Вы вновь и вновь будете расковыривать и теребить свои раны, показывая их прохожим и прося милостыню. Боль для вас станет самым важным ощущением, самым сладким. Вы будете причинять себе боль не ради милостыни, а ради самой боли. Она станет вашим богом. И вы будет служить единственно ей. Даже на смертном одре вы не успокоитесь: раскалите над свечой иглу и медленно проткнете себе глаз. Вот какие знания мне открылись, пан Сосновский. А знания – это всегда свет, свет – всегда добро!
– Уже рассвело. Я, пожалуй, пойду, пан Мцена! – Сосновский направился к выходу.
– Пойдем вместе и посмотрим, что стало с лошадьми.
– С чего вы решили, что с ними что-то стало?
– Вас удивляет? Ну конечно, мы же эту ночь провели вместе! – палач бросил пристальный взгляд на Сосновского.
– Удивляет. Ни вы, ни я сегодня не пытались войти в сон загадочного волка.
Они вышли из палатки. Лагерь еще спал. Кое-где вился дым погасших костров. На восточном горизонте медленно поднималась полоса бледного света. Мцена развел в стороны согнутые в локтях руки: затрещали суставы. Сосновский сделал то же самое, но его плоть не отозвалась. Накинув полушубки, они направились к месту, где ночевал табун.
– А вы не задумывались никогда, Мцена, что получать боль и причинять ее – это что-то очень родственное? Во всяком случае, я знаю много наемников, которые идут на войну даже не из-за денег, а за получением удовольствия. Любое сражение – это часы, а вся военная кампания – это месяцы и даже годы.
– Наемники умирают не за деньги. Деньги нужно тратить, а не умирать за них. Естественно, они идут для исполнения других своих желаний. За романтикой и героическими подвигами следуют юнцы, но они не делают погоды в войске. Наступательную войну всегда выигрывают наемники, оборонительную – патриоты. Так вот, наемников гонит не столько жажда наживы, сколько звериный инстинкт, подаренный человечеству дьяволом. Инстинкт, на который согласился Бог. И палачи работают не только за деньги. В конце концов, мы не так много зарабатываем. Вы встречали когда-нибудь палача, живущего в собственном дворце? За всю свою карьеру мы даже лошади себе позволить не можем. Но обратите внимание на конкуренцию. Палач – презренный человек, но как только объявляется вакансия, приходят толпы желающих попробовать себя в этом ремесле. Да-да, мой друг, и женщин тоже достаточно. И поверьте мне, женщины еще более ретивы и недостатка в физической силе не испытывают. Но им, увы, недостает должного хладнокровия и, как это ни странно будет звучать, бережного отношения к клиенту. Они более жестоки, чем мужчины, к тому же часто забывают о том, что болевой порог у всех людей разный. А клиент, перед тем как умереть, должен дать необходимые показания следствию, а следствие должно получить признание от клиента. Трупы нужны эшафоту – это уже заключительная часть дела. Палач не убийца, он исполнитель. Убийца тот, кто подписывает смертный приговор.