Появившаяся из темноты Матрена всплеснула руками и, подхватив под плечи, подтащила к печи.
– Где ж ты так ухайдакался?!
– Мне на стене равных нет, а в лесу супротив черта – что дитя малое! – Курбат криво улыбнулся.
– Ну не ерохорься ужо! – одернула Матрена, отирая кровь куском тряпки с его лица.
– Мне бы поспать, Матренушка! Лихо мне шибко!
– Лежи. Череп вроде не проломлен. Но досталось тебе по первое число!
Курбат провалился в сон, крепко сжав руку женщины. Он провалялся трое суток. Вставал только для того, чтобы напиться, а потом снова валился снопом на лавку.
На четвертый день вышел на крыльцо. Его еще мутило, к горлу набегала тошнота, но жизнь в могучем теле брала свое. Проснулся голод.
– Ну никак сдюжил! – робко сказал Никифоров. – Каши бы сейчас! Чугунок смолочу без запинки.
Матрена заулыбалась в ответ:
– А как насчет баньки, Курбатушка?!
– А потом и в баньку можно! – весело подмигнул он в ответ.
– Не рановато, витязь ты мой?!
– Шибко хочу с ним еще раз повидаться! – вдруг сказал Курбат, прищурившись, глядя куда-то вдаль.
Матрена закусила угол платка, поняв, что спорить с таким бесполезно, и пошла в кладовую за крупой для каши.
– Странные сны мне виделись, – вымолвил Курбат. – Деревня моя, лето жаркое. Дружок мой, Оладша, рыбачит, а сам одним глазом на Дарюху косится. Она небольшенькая у нас, ладная вся. Из матвеевских девка. Хорошо жили. Неплохо и дале будем.
– Отступит басурман? – спросила из кладовой Матрена. – Как думаешь?
– А нам чего! Хосудари всегда своей жизнью жили, а мужик своей! Вот покуда в душу не лезут да последнюю жилу не тянут, жить всегда можно! А об остальном Господь позаботится.
– Не шибко ты сам вот по своим словам живешь! Иначе бы не лез в пекло да не бродил ночами.
– Да тихо ты, баба! Оно ведь не от моего желания зависит. Уродился я таким, понимаешь? Чего-то там внутри меня сидит такое, что не дает жить, как нормальному мужику.
– Да и ты не один такой!
– И то верно. Вот одних Бог в маковку целует на мирные дела, а других на ратный труд. Хочет аль не хочет мужик, а от судьбы все равно не сбечь!
– Вы бы хоть иногда о слезах да о горе думали! – Матрена вышла из кладовой. – Ты пока подыши еще на воздухе-то, а через час будет тебе каша.
– А вот ежли бы все так жили, как ты говоришь, то было бы полякам раздолье! – сдвинул брови Курбат.
– Да я так! Обо всех. И о поляках тоже! – Матрена села на лавку перед крыльцом.
– Коль люди воюют, значит, Господь допускает. Его мысли нам неведомы.
– Так все думают, что за Бога воюют. Поляки за своего, а мы за своего.
– Бог-то един, дура-баба. Нет у них никакого своего. Давеча сам видел, кто на самом деле за них воюет! Думы Бога нам неведомы. Он далеко вперед видит. А наша жизнь, тьфу – и не заметишь.