– Какого ляда? – хрипло спросил сын кузнеца.
– Я вот чего пришел. Попрощаться, значит.
– Ну прощайся и уходи!
– Послушай меня. Только не бросайся сразу. Я ведь знаю, куда ты ходишь, когда волк завоет. То Дарюха тебе знак подает.
– Пронюхал, значит? – Оладша медленно поднял голову и в упор посмотрел на Кныха. И впервые его таким увидел: единственный глаз Кныха жутко поблескивал сквозь нечесаные, длинные пряди, больная рука истово мяла пучок ромашек.
– Давно пронюхал и донес самому пану. Замри, Оладша. Дослушай сначала. Мне свои дела надобно делать, тебе – свои. Но долго вы так хорониться не сможете. Поймают ее, высекут для урока и отправят в Краков, а следом и тебя порешат. Все, что ты можешь для нее сейчас сделать – это избавить от себя. И не только! – Единственный глаз Кныха до того люто сверкнул, что Оладшу аж передернуло. – А я ухожу, авось свидимся. Не держи зла. Пройдет время – и сам поймешь, что так правильнее будет. Может, удастся мне другую жизнь начать, но как бы уже и не свою.
– Чего мелешь? – Рот Оладши свело судорогой.
– Все ты понял. Прощай. И прости, коли сумеешь!
Кных поднялся и почти бегом стал подниматься по склону. И скоро скрылся из глаз.
Оладша еще целый час лежал на земле, толком не понимая, что произошло. Пока наконец не стало доходить. Он посмотрел на гладкий, словно отполированный Днепр. Толкнуло в лицо ветром. По плечам растеклись мурашки. Он вдруг почувствовал прилив невероятной силы во всем теле… Помоги, Днепр Иванович! Христом Богом молю!.. И взгляд затвердел навеки!
Оладша пришел домой, достал из сундука праздничную рубаху, подпоясался кушачком, который подарила Дарья в прошлом году на Покров, и направился к кузнице.
– Бать, я ненадолго. До ребят дойду!
– Иди, – кивнул отец, – развейся трохи. Дарюху так и не сыскали? Куда запропастилась девка?! Ведь от судьбы все одно не сбежишь. Такая вот она у нас, жизнь. Детей с матерями разлучают, а чего уж про жениха с невестой говорить! Время все исправит, Оладша. Оно, знамо, тоска-то какое-то время глодать будет, но потом сама пройдет. Мне, думаешь, легко было, когда твоя мать Богу душу отдала? А вот ведь десять лет уже как…
– Бать, ты бы… – Оладша хотел о чем-то попросить отца, но, поняв, что тот все равно не исполнит, махнул рукой и покинул кузницу.
В голове его созрел отчаянный план. Другого ничего в голову не приходило, а в груди клокотало так, что терпеть и спокойно все обдумать мочи не было.
Сикорский жил в большом тереме за высоким забором и держал при себе небольшую дружину охраны. Охранники по совместительству работали кто на псарне, кто на конюшне, кто в егерях – но все были литовцами и лютыми, как черти. Вдоль забора ночью и днем бродили огромные лохматые собаки, своим сиплым лаем заставлявшие цепенеть сердца у случайных прохожих.