Сикорский подался вперед:
– Продолжай!
– А однажды, с год, наверно, назад, подглядел я, как Оладша девку свою этому вою научает. И та, зараза, воет ну до того натурально! Так они в обход твоего запрета и встречаются. Уйдет она в лес, завоет – это для него сигнал, значит! Подзывают они так друг друга.
– Вот курвы! – Сикорский привстал с места. – Значит, порченая девка?!
– Порченая не то слово, пан пресветлый!
– Да как я такую в Краков отправлю?! Вот собаки!
– А куды ж теперь деваться! – Кных замолчал.
– Значит, по волчьему вою искать? – Сикорский сплюнул.
– Так и есть! Сам ты ее в лесу не сыщешь! Пусть твои люди у дома кузнеца дежурят, а только вой заслышат, то пусть будут начеку – тут и Оладша выйдет. Тогда уже за ним следом и пойдете.
– Не обманул? Гляди, Кных!
– Мне почто тебя обманывать?! Я в руках твоих! Прошлой ночью выла она. Значит дня через два-три теперь, не раньше. А мне бы уйти, пан пресветлый, а то ведь порешат меня здесь, если узнают!
– Кабы сам не слышал того воя, усомнился бы! Но слово шляхтича! Поезжай в Оршу, найдешь там Якова Вольгеруха. Дашь ему, сколько скажет. Много не возьмет. Он подберет тебе новое имя и справит нужные бумаги.
– Покойничка какого-нибудь подберет? – Кных хихикнул.
– Бобыля с того света достанет. Такого бобыля, что ни один комар носа не подточит: без единого родственника. Из такой глуши, в какую никто с проверками не ходит. Вольгерух сделает! – Сикорский кинул Кныху кошель и показал, чтобы тот уходил.
Кных истово раскланялся и задом вышел из приемной пана. Через час он получил от секретаря вольную грамоту и подорожную.
– Коника бы у вас еще справить хорошего! – сказал секретарю и заулыбался одной половиной хитрой рожи.
– Иди, покуда отпускают! – буркнул секретарь и снова погрузился в бумаги.
Кных бойко зашагал прочь в сторону своего дома, но вдруг резко повернул на звук из кузницы. Какая-то сила повела его взглянуть на Оладшу. Но того не оказалось. В кузнице работал только его отец. Большие, костистые кисти рук, покрытые кузнечной копотью, поправляли подкову.
– Тебе чего? – поднял голову кузнец. – Опять бездельем маешься!
– Да я так! Вот Оладшу хотел увидеть.
– Он, поди, на Днепр ушел. Лихо ему сейчас!
– Знаю. Панам-то нет дела до чужих невест. Людоеды окаянные!
Но Кных и сам знал, куда ушел Оладша. Он пересек деревню и направился к реке, которая извивалась широкой серой лентой на расстоянии в полверсты.
Оладша лежал ничком посреди ромашковой кипени. Видно было, как от рыданий вздрагивают плечи. Кных приблизился.
– Оладша! – позвал негромко.
Плечи замерли, голова с пшеничной копной волос чуть приподнялась.