– Кто тебя зовет? – Курбат ошалело смотрит на нее.
– Волк, слышал, воет? Это он. Его вой я ни с чем не перепутаю. Белый Волк вернулся.
– Да ты сумасшедшая аль ведьма! Пристрелить тебя – и дело с концом.
– Так, может, и лучше для всех будет, коль пристрелишь. Разве простит он меня!
– Ух, волховка черная! Тварь идольная! – Курбат берет пистолет и начинает забивать пулю.
– А ведь пулей не больно? – спросила она, сев на лавку.
– Какие вы, бабы, бываете слоеными, точно каша монастырская! Так ты и меня дурила. Податливой прикинулась. А я-то, дурак, расцвел, хуже малинника подзаборного.
– Перед тем, как убить, узнай имя. Вдруг пригодится. Я – Дарья Матвеева!
Наступила долгая пауза. Курбата передергивает, он смотрит на женщину и чувствует, как по хребту вниз и вверх бегут мурашки. Наконец, гулко сглотнув, выхрипел:
– Ступай вон из избы, Дарья Матвеева. Спускайся к реке. Поворотись спиной к порогу и жди. Чего решу, так и будет!
– Смерть отделит от срама! – сказала и вышла вон.
Дарья смотрела на черную гладь Днепра. Послушно ждала. Осенний туман стелился над водой, а из-за верхушек деревьев медленно выползали сумерки. Ей вдруг стало легко и спокойно.
В глубине двора затопали копыта. Пронзительно заржал Рыжий.
– Оставайся здесь, с демонами своими! – крикнул Курбат и вздыбил коня. – А про кушачок вот даже я слышал. Каково оно – панов-то душить?! Лучше с самим чертом в обнимку, чем с такой, как ты! Прощай, Дарья Матвеева!
Плеть облизала крутые бока Рыжего, и всадник растворился в густеющей мгле.
– По духу человека и жена Богом посылается! – усмехнулась в ответ Дарья и стала подниматься к избе.
Откуда-то издали, из-под самого Смоленска, верст за пять от хутора, послышался глубокий, протяжный волчий вой.
* * *
…Он снова чувствует озноб во всем теле. Поднимается с нагретого места. Накидывает полушубок, сует за пазуху все тот же кусок белой ткани, привычно находит в скрученном войлоке железную лапу – проверяет большим пальцем каждое жало когтей, сделанных так, чтобы вырывать из плоти куски мяса. Осторожно выходит из палатки, стараясь не хлопнуть пологом, шаги мягкие и бесшумные – так и должен ходить волк. Одинокому волку всегда труднее, чем стае. Но он уже привык жить одиночкой, ему не нужна стая, он прогонит любого, кто захочет разделить с ним его добычу, или убьет. Ему нужна только его волчица. Он чувствует, что она где-то рядом, и не понимает, почему она не отзывается. Значит, не может простить! Ушел, бросил ее одну здесь на травлю охотничьим псам! Он вновь и вновь покидает лагерь, чтобы, задрав голову, завыть на луну, подзывая ту единственную, ради которой он преодолел тысячи верст и прошел такое количество испытаний.