— Да это свои! — обрадовался кто-то из самых зорких.
— Знамя польское, — согласился комендант Немирова. — Однако одеты… сомнительно, в одежде пестрота…
Отряд остановился. Подтянулись отставшие.
— Пустите нас в город! — по-польски, чисто попросился командир отряда.
— Кто вы?
— Ротмистр Верейский! — ответил командир.
— Откуда вы идете?
— Из-под Умани. Казаки взяли город с бою. Еле пробились… Пустите нас, пока казаки мешкают.
— Мы должны обсудить вашу просьбу, — ответили со стены.
Комендант стоял и смотрел на своих командиров. Кто-то из них сказал:
— Четыре сотни воинов укрепили бы оборону города. Ныне мы очень слабы.
Раздались хлопки выстрелов.
Стреляли те, что были по ту сторону стены. Просились в Немиров: в степи появилась казачья конница.
Опять ударил колокол, послышался шум.
— Что еще? — спросил комендант.
— Пришли горожане, привели детей, просят пустить войско, чтоб было кому защитить их от лютых казаков.
— Пся крев! — вскричал комендант.
За стенами возникла истеричная пальба. Жолнеры били прикладами ружей в ворота — казачье войско было близко.
— Открыть ворота! — приказал комендант.
Отряд влетел, как ядро. Ядро брызнуло огнем. Это были переодетые казаки.
4
Едва стихла пальба, Степанида вышла на улицу.
Пылал замок, языки огня доставали само небо, но зевак не было. Некому было смотреть. Город живых превратился в город мертвых: трупы на земле, в дверях, на воротах…
Степанида шла все скорее и скорее и пришла на площадь перед костелом. И увидела здесь груды тел. Не все в этой груде были мертвы. Она оборвала кусок подола и перевязала разбитую голову девочке, потом перевязала грудь старику… Скоро руки у нее стали липкими от крови, а из одежды осталась исподняя рубаха.
Она вспомнила наконец, что есть отец Феодул.
— Он поможет! Он вам поможет, — сказала, всхлипывая, Степанида. И побежала к церкви.
Она уже издали услышала вопли, визг, рев.
На паперти, размахивая дубиной, метался сапожник, а за ним толпа таких же, как он, перемазанных чужой кровью.
В дверях церкви с крестом над головою, один против толпы, стоял отец Феодул. Ряса клочьями висела с его плеч, его толкали, но он стоял.
— Пустите меня! Пустите! — закричала Степанида, распихивая мужиков, орущих злое на отца Феодула.
— Пустите ее! — сказал кто-то. — Она попу глаза-то быстро выцарапает. Ишь, заступник выискался.
Она вскарабкалась на паперть, отодвинула рукой горбуна-сапожника, встала перед отцом Феодулом, поглядела в мертвое, в белое лицо его, повернулась к людям, пришедшим убить людей, протянула к ним руки и сама услышала себя. Словно из-под земли сама себя услышала. Гробовой этот голос травинкой пробился из-под каменной плиты и, набирая звонкой силы, режущей душу, полетел к небу, и не было ему уже никакой помехи, и преград не было, и никакого края не знал он.