Верба ловила залетные вечерние ветерки, заигрывала с ними, и длинные кудлатые ветки, покачиваясь, щекотали Тимошу то щеку, то шею, а он, даже не отмахнувшись, упрямо думал о своем: «Али пристрелить бы татарского лазутчика. Сесть в камышах с ружьем и ждать. Уж тут бы отец слова поперечного не сказал».
Тимошу почудилось вдруг — скачут. Вышел на дорогу — отец и еще кто-то с ним. Богдан издали помахал сыну, а подъехав, легко соскочил на землю.
— Здравствуй, Тимош! — обнял. — Все живы, здоровы?
— Живы! — Тимош разглядывал спутника отца: татарчонок, что ли?
— Товарища тебе нашел! — сказал отец. — Иди сюда, Иса! Познакомься. Тимош — мой большак, моя надежда, а это Иса, сын Тугай-бея. В седле, как пан Ветер, сидит. Отмахни ему голову — не потеряет стремян.
— Здравствуй, — сказал Тимош, не очень радуясь новому знакомству.
Иса тоже гордый, отвернулся.
— Э-э! — догадался Богдан, оглядывая нарядную одежду на сыне. — Ты, я гляжу, парубковать собрался!
Глаза у Тимоша вытаращились, и опять он стал похож на совенка, взъерошил перышки.
— С Богом, сынку! Исе с дороги отдохнуть нужно. Весь день мы с ним в пути, обоз бросили — и давай скакать. Мы отдохнем, а ты — погуляй.
Рябое, тяжелое лицо Тимоша осветилось радостью и похорошело.
— Так я тогда пойду? — спросил он отца, не веря ушам своим.
— Ступай, сынку! Гуляй! Гуляй, покуда есть еще время для песен.
Хлопец рванулся было в сторону Чигирина — семь верст топать, но отец окликнул его:
— Тимош, держи полтину. В парубки в долг вступать не годится.
— Спасибо, отец!
У Тимоша деньжата были припасены, но щедрый дар отца позволит дышать свободно, гроши в уме не посчитывать.
6
«Коронувание» Тимоша в парубки устроили в хате сироты Карыха. У Карыха — шаром покати, все, что можно было отнести, отнес он в шинок, и не потому, что вино любил, а потому, что больше себя любил он товарищей своих.
Платя за любовь и бескорыстие, парубки называли его «березой» и во всем слушались: «береза» — старшина парубков.
Выставил Тимош на угощение два ведра горилки да зажаренную на вертеле свинью.
Карых велел парубкам перекрестить лбы, надел на палец медный перстенек да и щелкнул вступающего в братство по лбу, приговаривая:
— Чтоб не забывал о Боге отцов своих и дедов, чтоб на прелести польской веры не соблазнялся, а за свою стоял насмерть. Аминь!
Сели на пол по-турецки. Пустили чашу по кругу. Сперва помянули славных казаков, сложивших головы, кому где пришлось: в Истамбуле, Бахчисарае, в Варшаве, на Поле Диком…
— А теперь, братья, выпьем, чтоб нам всем жилось не хуже, чем батькам нашим, чтоб столько же досталось шишек и шрамов. Да не оскудеет земля украинская храбрыми хлопцами!