— Подъехали будто бы?
Крадучись подошел к стене, взял ружье.
В ворота несильно и негромко постучали.
— Пойду спрошу, — сказал Тимош.
— Нет, я! Я — чужой. В меня не будут стрелять.
— Тебя подстрелят, что я отцу скажу? Здесь стой, чтоб в окно не полезли.
Вышел во двор.
— Кто?
— Я, сынку!
— Отец! — Тимош кинулся к воротам. Засов застрял, Тимош кряхтел, пыхтел. И наконец руки у него беспомощно опустились. — Открыть не могу.
Тут выбежал из дому Иса, выбил топором клин, который он для пущей прочности загнал в скобу.
Ворота распахнулись. Отец, шевеля вожжами, завел телегу.
— Живы?! — размахнул руки, будто крылья, принимая под них и Тимоша, и Ису. — Вижу, дружите. Спасибо вам!
Выбежали из дому Степанида, Катерина, Юрко.
— Где же работники? — спросил Богдан.
Тимош прикусил губу.
— Какие сами ушли, каких пан Кричевский прогнал, — объяснил Иса. — Они только скот переводили, ели да пили.
— Ладно, — махнул рукой Богдан. — Распрягайте, хлопцы, мерина. Коня моего накормите-напоите. А мы пойдем с дивчинками свет зажжем, чтоб гостинцы видней были.
Дочерям привез Богдан платья, ленты, платки. Тимошу и Исе подарил стамбульские пояса, по двенадцать польских дукатов каждый. Юрко шапку бархатную, красную, да клетку с заморской золотой птицей. Всему дому радость!
— Чаплинский здесь? — спросил Богдан.
— Давно приехал, — ответил Тимош. — У него теперь жена новая.
— Какая-такая жена? — встрепенулся Богдан. — А где же…
Не договорил, помрачнел. Потом вдруг засмеялся.
— Засудили нас, Тимош. Отняли хутор. Да что Бог ни делает — к лучшему. Не до хутора теперь, не до хозяйства. Чтоб о хуторах думать, сперва жизнь нужно устроить, да не для нас с тобой, а всю жизнь.
Тимош слушал, затая сердце. Отец говорил с ним, как с казаком. Темное лицо парубка просияло.
— Да мы — хоть завтра! Да мы их — в капусту!
Богдан положил тяжелую руку на плечо сына, улыбнулся.
— Ого! Есть на что опереться старому батьке. — И поглядел в глаза. — Ни, Тимош. Ни! Не завтра, не послезавтра, в урочный час.
И снова дом превратился в улей.
Богдан приглашал казаков, угощал, песни пел, словно выиграл дело.
Через неделю проводили в Крым Ису. Уезжал Иса радостно, но глаза его были полны слез.
— Эх, Тимош! — прижал он к груди друга. — Бога буду молить, чтоб послал нам общего врага. Пусть самая тяжкая война, только бы не друг против друга.
— У нас есть с кем схлестнуться, — сказал Тимош, обнимая на прощанье лучшего своего товарища. — В урочный час приходи.
Кинул шапку вверх, дал коню шпоры и помчался, успев поймать шапку. Конь играл с простором, наездник, хлебая ветер, гикал коню, и воля наполняла его до ушей восторгом жизни.