— А с Лизой все будет хорошо, — добавила мать. — Потому что иначе не может быть, иначе — зачем это все тогда, если иначе?! Верь мне, мой хороший…
И тут же она почувствовала, как по ногам потекло что-то теплое. Сомлев, женщина начала сползать на землю под ноги сыну, плененному, психически истерзанному отцом, теперь уже — слава Господу! — мертвым.
Наконец сознание ее стало затухать. В последний миг она услышала, как мальчик что есть мочи заорал:
— Ма-ма-а-а-а!
* * *
— Предполагается, твою мать, что ты будешь работать, как профессионал!
— Не трогай, сука, мою мать! — Края верхней губы Оборотня в неприкрытом отвращении подтянулись к раздутым от негодования ноздрям. Парень весь покрылся бесформенными красными пятнами. Сначала они вспыхнули на его широкой мускулистой шее, от самого ворота узкой черной майки до подбородка, затем быстро расползлись по всему лицу и, казалось, даже пролезли под коротко стриженный белобрысый бобрик на затылке — до самой макушки.
— Ты, Шершнев, — психопат, поэтому профессионалом быть не можешь! Ты, черт возьми, реальный психопат!
Проигнорировав последний выпад Оборотня, Старший продолжал свои наставления. Он ничем не выдал свои эмоции, не изменилась ни его интонация, ни громкость голоса. Он стоял на своем, просвечивая Оборотня насквозь рентгеном своих темно-синих глаз, подчеркнутых тенями под длинными ресницами. Такие глаза больше подошли бы томной даме, но Старший тоже вполне умело пользовался магией своего взгляда — приручал детишек, обольщал женщин, сковывал волю даже самых дерзких мужчин.
— Да, черт возьми, ты — реальный психопат!
— Не трогай мою мать! — процедив сквозь зубы, повторил Оборотень.
Он, тоже не моргая смотрел на Старшего, впрочем, теперь, спустя несколько мгновений, он уже из последних сил удерживал себя, пытаясь не отвести взгляда. Он стоял на своем, потому что чувствовал, что сейчас наступил один из решающих моментов и теперь, только теперь можно отстоять некоторую территорию независимости. Дашь слабину — упадешь и не поднимешься. Выстоишь — заработаешь весомый кредит уважения. Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что сейчас впервые за все недели пребывания в этом кругу решается то, кем он для них станет — вечной пешкой, разменной монетой, если понадобится, пушечным мясом или ферзем.
— Оборотень, он и есть оборотень… — сплюнул, то ли шутя, то ли презрительно один из ребят за спиной.
Кто-то пнул болтуна локтем в бок, это Оборотень понял по звуку шорохов и коротким тихим пересмешкам. Кто-то еще добавил для вящей потехи:
— Смотри, смотри, сзади… А! нет, показалось, это не хвост!