Чуть приподняв край простыни в середине возвышения, доктор в знак готовности дождался короткого кивка и лишь затем отбросил белую ткань над правой рукой отца.
А рука эта оказалась обычна… почти. Слегка синюшна, с отекшими пальцами, отчего фамильный перстень, сродни моему, слишком сильно впился в кожу, оставив под собой глубокую сиреневую борозду. С извилистым рисунком вен, на который служащий не позволяет смотреть слишком долго, — торопит, но всей видимости опасаясь, как бы мне не стало дурно прямо здесь. Переворачивает ладонь, освобождая запястный сустав:
— Узнаёте?
На вздувшемся сгибе — родимое пятно. Странное, крупноватое. И очень похожее на кляксу.
Я смотрю на отметину долго. Так долго, что, кажется, министр начинает нервничать, но это тревожит меня сейчас меньше всего.
— Ваше сиятельство?..
— Нет, доктор. Это не мой отец.
Я почти спокойна, за исключением того, что внутри растет необъяснимая надежда: неужели отец жив? Его нужно найти! Робкая мечта опаляет щеки румянцем. За последние несколько часов мне пришлось в корне переоценить свою жизнь, осознав, что она была не так уж плоха и я с радостью вернула бы все на круги своя, только бы не стоять больше здесь и никогда не встречаться с маркизом Левшиным. Быть может, лишь на великосветских раутах, хотя и там я предпочла бы держаться от него подальше.
Так неужели все еще можно вернуть? И как скоро мне будет позволено возвратиться в пансион, чтобы закончить обучение?
Сердце стучит гулко. Так гулко, что голос Николая Георгиевича доносится будто бы из подземелья:
— Вы уверены? Ольга?!
В этот момент я почти счастлива, отчего позволяю ему даже эту вольность. И все же сообщаю непреклонно:
— Это не мой отец.
— Ну же, Ольга, сейчас не время для ваших глупых шуток!
Мысль Николая Георгиевича приходится прервать, развернув ладонь сгибом кверху. Фамильное пятно рода Ершовых открывается тут же, как только тонкий ободок браслета сползает чуть ниже.
А ведь пятна похожи. Странные, крупноватые. Вот только мое — не на правой ладони, а на левой.
Именно тогда самообладание министра дало трещину. Лицо озарилось жуткой догадкой, вслед за которой вокруг Левшина взметнулось пламя. Обжигающее, яростное. Оно жило всего секунду, но тот ужас, что я успела испытать, не мог сравниться ни с чем.
Глупая, глупая Оля! А ведь казалось, что гнев маркиза мне уже знаком. Выходит, нет.
Не понимая, что происходит, я отпрянула в сторону, к заботливым рукам старого доктора, который тут же увел меня в дальний угол. На низеньком стульчике с ровной спинкой нашелся изношенный плед, заботливо укрывший мои плечи, пока Николай Георгиевич в ярости отдавал приказы: