Автомобиль притормозил во дворе, похожем на московский, только чуть меньше и гораздо зеленей. Было уже за полночь, но откуда-то слышались звуки гитары, хрипловатый подростковый тенорок. Пахло особенно, южно — цветами и морем.
— Мы у подъезда. Счастливо. Звоните, — шофер прощался без нотки теплоты, будто робот, запрограммированный сказать несколько дежурных слов. Могучие пассажиры, собственно, не ждали от него объятий и каламбуров, но даже их покоробило столь откровенное безразличие.
В квартире, где бахрушинские коллеги разместили «протеже» московского полковника, были две похожие комнатки с раскладными диванами, тумбочками при них и настенными зеркалами. Напротив диванов располагались остальные «комплектующие» стандартных мягких уголков — по журнальному столику и по паре кресел. На столиках, совсем как в ведомственных гостиницах, стояли кувшины с водой, разномастные стаканы и одинаковые пепельницы.
— По крайней мере, не двуспальный полигон, — пошутил Андрей, сразу вынув из диванного поддона свежее постельное белье. — Смотри, Боря, у меня в незабудки. А у тебя?
— У меня в маки будет, в красные! — отшутился Рублев. Он все еще надеялся, что получит сообщение с координатами ячейки камеры хранения.
Пока Андрей заправлял свою постель, Борис Иванович осмотрел остальные помещения — совмещенный санузел, кухню, кладовку. Не нашел ни «жучков», ни камер слежения. Не поверил, решил, что попросит Андрея осмотреться повторно, проткнуть черенками вилок землю в цветочных горшках, изучить днища кресел и диванов.
Его белье действительно отличалось расцветкой — там были не маки, а кленовые листья, осенние, желто-коричневые. Товарищи поставили на попа увесистые кресла, сняли со стен и снова водрузили на место зеркала и картины, приподняли диваны. Нашли в каждой комнате по паре подслушивающих устройств, но не обиделись — квартирка-то служебная.
Есть на ночь не хотелось, но не попробовать курятины с бокалом хорошего грузинского вина было неразумно. Так решил Андрюха и быстро накрыл на кухне стол, воспользовавшись содержимым пакета, презентованного сочинцами. На одном углу стола он разостлал карту, на другом расположил тарелки с птицей, кинзой и лавашем. В ящике этого же стола нашелся старомодный витой штопор, и пробка звонко покинула бутылку.
Андрей, видя, как раздосадован его друг, старался не балагурить без толку. Но нельзя было не сказать тоста под сверкающее бордовой искрой ароматное вино. И он провозгласил здравицу детям: и Пете Зернову, и симпатичной Галиной девочке, и взрослеющему Сереге, и, конечно, их общей любимице — чужой дочке Танечке.