Полковник встретил Шоркина у двери.
— Поговорим во дворе. — Голос Давида выдавал тревогу. — Миша, у нас прокол.
— Воскрес Блинов? — съязвил Шоркин. Однако полковник не обратил внимания.
— Хуже. На моей базе побывал офицер контрразведки.
— Ты говорил, что на базу проникнуть нельзя. Не могло это кому-то просто померещиться?
— Какое, к черту, померещиться! Он уходил с треском. Высадил «КамАЗом» ворота, прорвался наружу и ушел. Его преследовали, но тщетно.
— Как вы узнали, кто он?
— Мой человек видел его в арсенале, когда шло следствие. Это майор Рубцов из военной контрразведки. Потом он же видел майора в поезде, когда тот отрывался от моих ребят.
— Что требуется от меня?
— Это требуется не только от тебя. От нас. — Полковник показал, что раскладывает ответственность на плечи всех участников траста. — Под угрозой общее дело.
— И все же, что требуется от всех нас?
— Рубцова надо нейтрализовать.
Ах, как гибок, как тонок язык!
— Это опасно. Рубцов — не Блинов. Из-за него на уши встанет вся контрразведка.
— Миша, в порту ждет груз «Фудзи-мару». Я должен спокойно погрузить товар. Ты понимаешь? Рубцов сегодня — проблема номер один.
Шоркин мысленно выругался.
«Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет и проблемы». Это выражение, приписываемое Сталину, напомнил сейчас Шоркину Бергман — демократ и ярый антисталинист.
Три дня назад они — Шоркин, Давид, Корнелий, Герман Резник и гость из столицы Аркадий Иванович Вильчицкий, известный «правозащитник», борец за права человека, — завтракали в офисе «Вабанка». Вильчицкий — высокий седовласый мужчина с манерами тургеневского барина, медлительный в движениях, рассудительный в суждениях и неторопливый в словах, крепко нажимал на балычок и красную икру. Несмотря на свои семьдесят два, Аркадий Иванович прилично сохранился и позволял себе наливать рюмку за рюмкой золотой женьшеневой настойки. Пил, крякал и закусывал со смаком. Он приехал на Восток по делам общества «Мемориал» и собирался уточнять детали, связанные с концентрационными лагерями империи «Дальстроя».
В тридцать седьмом году семью Вильчицких — отца и мать — приговорили к расстрелу. Юного Аркашу без прав на настоящее и будущее выслали в Караганду. После реабилитации родителей Вильчицкий посвятил себя восстановлению имен тех, кого растоптал и растер в лагерную пыль коммунистический режим.
После нескольких рюмок, когда разговор принял общий характер, Давид вдруг заметил:
— Списки жертв — это прекрасно. Но вот в назидание потомкам стоило бы опубликовать имена палачей и их подручных.
Шоркин увидел, как побледнел и смутился Вильчицкий. Бергман невольно задел струну, звук которой был неприятен гостю. Отец Вильчицкого — Иван Ефимович был сотрудником особого отдела НКВД и стоял у истоков системы репрессий. Он рьяно боролся с «врагами народа» и своей подписью благословил на смерть сотни людей. Однако в тридцать седьмом, когда потребовалось сменить окровавленные перчатки на новые, чистые, каратель Вильчицкий сам был зачислен в разряд врагов. Теперь его имя в списках жертв массовых репрессий, но разве сын согласится на публикацию имен палачей?