Однако Бергман не касался главного, и за столом они говорили о пустяках — о винах, о вкусе и качестве водки. Только в зимнем саду, когда оба уселись в мягких креслах под пальмами и цветущими орхидеями, когда им подали черный кофе, банкир сказал:
— Вы позвонили сами, Михаил Яковлевич. Я понял, что это означает вашу готовность войти в траст. Верно?
— Да, я готов.
Бергман отхлебнул кофе, изобразив на лице предельное блаженство.
— Был бы рад услышать, что в моем кругу нет ваших людей.
— Они есть, Корнелий Иосифович.
— Кто же?
— Сергей Маркович Зайденшнер и Илья Ильич Якунин.
Шоркин назвал фамилии и вдруг ощутил облегчение. Он. преодолел раздвоение чувств и мыслей, которое испытывал ещё минуту назад. И вдруг снова стал самим собой, хотя уже и в другом качестве. Он сумел разорвать круг условностей, вышел из него и теперь будет жить иной жизнью. И пусть Бергман не тешит себя радостной мыслью, что теперь Шоркин у него в руках.
Бергман скорее всего угадал, что должен думать в такой момент его собеседник. Сказал задумчиво:
— А мы теперь, Михаил Яковлевич, в одной упряжке. И не надо думать, будто вожжи у меня в руках. Мы оба тянем лямки.
Шоркин благодарно улыбнулся.
— Тянуть так тянуть…
— Вот и отлично. — Бергман вдруг нахмурился. — Кстати, вы знаете Зайденшнера?
— Нет.
— Но вы его видели. У меня. Помните, такой профессорского вида?
Шоркин вспомнил. Память на лица он имел неплохую.
— Может быть, вы возьмете этот вопрос на себя? Понимаете? — Бергман неопределенно пошевелил пальцами, словно перебирал струны.
— Конечно.
— Отлично. Больше к этому мы возвращаться не будем.
Отворилась дверь, и в зимний сад бесшумно вошла молодая женщина. Она приблизилась к Бергману и обняла его за плечи.
— Я в город.
Сказала и осеклась, увидев незнакомого человека.
Бергман встал.
— Знакомьтесь, Михаил Яковлевич. Это Финка, моя сестра.
Шоркин поднялся. Вежливо склонил голову, но удивления не скрыл.
— Финка?
Бергман улыбнулся и притянул женщину за плечи к себе.
— Руфина. Руфинка. Финка. Простой ряд слов. Мы её так зовем дома.
— Очень приятно.
Руфина словно не обратила на него внимания. Только спросила:
— Вы нас на время не оставите одних?
— Почему на время? — Шоркин сдержал задетое самолюбие — дама его выставляла — и сделал вид, что принял её слова нормально. — Мы разговор окончили, я готов откланяться.
Он протянул Бергману руку, кивнул в сторону его сестры и вышел, плотно притворив за собой дверь. Он спускался по лестнице, когда его окликнули:
— Полковник, вы не обиделись? Подождите меня.
Шоркин задержался и обернулся. Едва касаясь рукой перил, по синей с золотыми звездами ковровой дорожке спускалась Руфина. Весь её облик восточной красавицы — черные жесткие волосы, расчесанные на пробор, брови, словно прочерченные по линейке, глаза темные с маслянистым блеском, бледная, без каких-либо следов загара кожа, полные чувственные губы, рельефная тяжелая грудь, тонкая талия, широкие бедра — одновременно сочетал в себе нечто привлекательное и настораживающее.