– Что угодно, только не пирог, – попросила она.
В ответ Генри многозначительно посмотрел на нее, а она почувствовала себя так, будто и не уезжала. Ну или почти так.
– Ты собираешься войти? – Голос Генри за спиной заставил ее вздрогнуть. – Индейка будет готова через пять часов, и мне бы очень не хотелось, чтобы ты пропустила ужин, потому что продолжишь пялиться на дверь.
Не просто дверь. Дверь Тайлера. Генри прислонился к стене и сел рядом с ней на пол, вытянув ноги. Паб все еще был открыт, несмотря на Рождество. Еще пара часов, и посетители разойдутся. Тогда можно быстро прибраться и накрыть собственный рождественский ужин.
– Знаешь, он так тебя любил, – сказал Генри. – Он хотел бы, чтобы ты жила дальше и была счастлива, если дело в этом.
– Это не так. – Тори задумалась. – Ну, не совсем.
Да, она чувствовала себя виноватой из‑за того, что уехала и оставила Тайлера, но ведь она ощущала эту вину задолго до того, как он умер. Странно, но она не чувствовала себя так, как будто предала Тайлера с Джаспером. Наоборот, ей казалось, что она предает Джаспера, цепляясь за память Тайлера. Тори много думала в последние три дня, и одно ей стало абсолютно ясно: если она хочет жить дальше, с Джаспером или с кем‑то другим, ей следует избавиться от призрака Тайлера. И единственный способ, который она смогла придумать, – это сказать правду.
– Он когда‑нибудь говорил тебе, что я уезжаю в университет? – спросила Тори. Она никогда не говорила с родителями Тайлера о том, что случилось до ее отъезда или после. Но внезапно ей стало интересно, знают ли они вообще. Они очень любили своего сына, но никогда не утверждали, что он идеален. Идеальных людей вообще не бывает. Теперь она поняла, что все они нуждаются в прощении. Но мертвые не могут прощать.
– Он не хотел, чтобы ты уезжала, я знаю, – признался Генри. – Но тогда я сказал ему: если ты действительно любишь Вики, сынок, ты должен отпустить ее. У нее светлая голова, она должна получить образование. Она вернется, когда будет готова. Мы не имеем права удерживать ее.
Тори отвернулась от двери и уставилась на мужчину, который был ее дядей, хоть и не кровным.
– И ты ему это сказал?
– Да. Держу пари, он меня не послушал. – Генри покачал головой. – Я любил своего мальчика больше собственной жизни и до сих пор не смирился с его уходом. Но за всю жизнь он не прислушался ни к единому моему совету.
– Он… он умолял меня не ехать. Сказал, что если я действительно люблю его, то останусь. Сказал, что мой отъезд сломает его. Сказал, что боится сделать какую‑нибудь глупость, если меня не будет рядом.