[257]. Как такая мысль могла прийти в голову кому-то, кто не говорит на кокни или на каком-то близком ему диалекте? Язык – не просто одежда мысли, как считали Фреге и молодой Витгенштейн, но по сути предпосылка способности членораздельно мыслить, как мыслим мы, люди. Пределы мысли – это пределы ее возможного выражения, или, если довести эту идею до крайности, без языка мысли быть не может. Если это утверждение верно, оно имеет принципиальное значение для понимания нашего сознания, более того – для любой антропологии. «Мы говорим: собака боится, что хозяин ударит ее, но не говорим: она боится, что хозяин завтра ударит ее. Почему?» (ФИ, § 650).
В «Философских исследованиях» присутствует множество других аргументов и тем, но читателю уже ясно, как философствует Витгенштейн в этой книге и в других поздних работах. Философия служит у него делу недопущения философской спутанности посредством прояснения языка. Однако такое прояснение – задача совсем не тривиальная, наоборот, это один из сложнейших видов интеллектуальной деятельности.
«Философия распутывает мысли в нашем мыслительном процессе, поэтому результат ее должен быть простой, но сама эта работа – столь же сложна, как и узлы, которые она распутывает. <…> Вы спросите, почему грамматические проблемы столь сложны и с виду неустранимы. Потому что они связаны с древнейшими мыслительными привычками, то есть с древнейшими образами, которые впечатаны в сам наш язык. <…> В сознание людей глубоко впрессованы разнообразные примеры философской, то есть грамматической, спутанности, и освобождение от них предполагает их извлечение из бесконечно разнообразных связей, в которые они вовлечены. Необходимо, что называется, перестроить весь свой язык. <…> В нашем языке заложена целая мифология»[258].
Глава 9. Последние годы: 1947–1951
Последние годы жизни Витгенштейна были продуктивны, хотя и отмечены болезнью, одиночеством и меланхолией. Собственного жилья у него больше не было, он жил то у друзей, то в гостиницах. В 1940 году он записал в дневнике: «Чувствую себя скорее мертвым, чем живым» и «Мне кажется, моя жизнь кончится скверно». В 1947-м – в момент увольнения из университета – ничего не изменилось. Он снова надеялся найти утешение в одиночестве: раньше это была Норвегия, теперь – Ирландия. Здесь он с перерывами прожил с декабря 1947-го по июнь 1949 года. Первые несколько недель он провел с Друри в Дублине, затем один приятель договорился, чтобы Витгенштейн пожил в семье фермеров в Ред-Кроссе, графство Виклоу. Иногда ему удавалось много писать, в основном по философии психологии; он испытывал мощный прилив вдохновения, «идеи приходили столь быстро, что казалось, будто кто-то направлял мою руку». Он часто молился, но бремя на душе никуда не исчезало. «Чувствую себя нехорошо, – записал он в феврале 1948-го. – Не физически, а морально. Боюсь, что подступает безумие. Одному Богу известно, в опасности я или нет». Его снова мучили депрессия и чувство вины из-за Френсиса.