[184]. Из-за этого он вновь задумался о религии. В этот раз он характеризовал себя как человека безрелигиозного, ибо «тот, кто жил правильно, не будет воспринимать проблему [жизни] как страдание». Он признался, что не понимает христианскую веру. В феврале 1937 года он записал: «Признаюсь: после трудного дня я в обед встал на колени и молился и внезапно сказал, стоя на коленях и глядя вверх: “Там никого нет”. Благодаря этому я почувствовал себя лучше, как будто получил просветление в важном вопросе»
[185].
Этот зашифрованный пассаж можно рассматривать как переломный в его отношении к религии. Ясно, что религиозное рвение молодости ушло. Как он сам позднее говорил о своих друзьях-католиках: «Я, наверное, не смог бы верить в то, во что верят они». В строгом смысле слова он, видимо, перестал быть религиозным. Но какие-то элементы религиозности в нем сохранялись. Ведь он по-прежнему сознавал, что живет греховной и печальной жизнью, и сам же в своей «Лекции об этике» характеризовал подобный опыт осознания как один из основополагающих для религиозного человека. К тому же все равно возникали моменты, когда христианство казалось ему привлекательным. На эту тему в его дневнике есть интригующая запись, сделанная в декабре 1937 года. В тот момент Витгенштейн плыл на корабле из Шольдена в Берген и, читая Библию, наткнулся на отрывок из Первого послания Коринфянам (12:3): «Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым»[186]. Соглашаясь с этими словами, поскольку считал для себя разговоры об Иисусе как о Господе, пришедшем судить его, лишенными смысла, Витгшенштейн тем не менее написал:
«Что склоняет даже меня к вере в воскресение Христа? Я, что называется, играю с мыслью: если Он не восстал из мертвых, то тогда разложился в могиле, как любой другой человек. Значит, Он разложившийся мертвец. В таком случае Он учитель, как любой другой, и помочь больше не может; и мы опять одинокие сироты. И должны довольствоваться мудростями и домыслами. То есть как будто мы в аду, где можно только мечтать, и отрезаны от небес – что называется, под колпаком. Но если я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО должен быть искуплен, то мне нужна ясность, а не мудрость, мечты и домыслы, и эта ясность есть вера. А вера есть вера в то, что нужно моему сердцу, моей душе, а не умозрительному интеллекту. Ибо искуплена должна быть моя душа с ее страстями, что называется, с ее плотью и кровью, а не абстрактный ум. Возможно, скажут: “Только любовь может верить в Воскресение”»[187].
Отношение Витгенштейна к вере отныне будет двояким – отношение не верующего, но и не атеиста. Временами его взгляд на религию становился более исследовательским, более философским. Все разговоры о том, чего нельзя выразить словами, и о Высшем были закончены (так же, как и его различение говорения и показывания). Отказавшись от точки зрения мистика, теперь Витгенштейн мог рассматривать религию как таковую, ее функцию в жизни человека и роль религиозных верований в жизни людей. Такая антропологическая позиция была выказана в трех лекциях о религиозных верованиях, которые он прочитал, вернувшись в Кембридж в 1938 году. Эти лекции известны нам только по записям студентов, но и в этом случае мы можем получить глубокое представление о его идеях по поводу религии, хотя написано о ней очень мало