— Лучше, конечно, но туда же не достать! — возражаю. — Если только треногу притащить, — добавляю задумчиво.
Внезапно Эштон быстро и совершенно неожиданно взбирается на стеклянный борт, в какое-то мгновение теряет равновесие, но успевает схватиться за поручень нависающего над нами выступа террасы третьего этажа, отчего его батник поднимается кверху, обнажив живот и спину холодному, сырому ноябрьскому ветру. Я обнаруживаю своё лицо прямо напротив чужого пупка, так близко, что несмотря даже на недостаток света могу различить каждый тёмный волосок на его коже — я не заметила сама, как и когда бросилась спасать своего помощника, рискнувшего целостностью своего организма во имя Рождественского убранства нашего дома. И хотя ледяные северные порывы ветра пронизывают насквозь, мелкие крупицы редкого снега, словно иголками, вонзаются в мои замёрзшие щёки, внутри меня разгорается неистовый пожар… Так странно, как в это мгновение я не чувствовала себя ещё никогда, ни разу в жизни так явно не ощущала некоторые особо интересные части своего тела. Где-то в отдалённых закоулках затуманенного сознания возникают догадки о том, что бы это могло быть, и мне тут же становится дико неловко и стыдно.
Я буквально отпрыгиваю от Эштона и пытаюсь скрыть своё замешательство и алеющие щёки откровенным враньём:
— Ты чего?! С ума сошёл? Разбиться хочешь?
Эштон смотрит на меня со странной ухмылкой и выглядит так, будто всё понял и знает, что произошло секунду назад в моём теле и всё ещё продолжает происходить.
— Испугалась? — спрашивает неожиданно ласково, таким странно нежным бархатным голосом, какого я и не подозревала в нём.
— Тьфу, на тебя! Конечно! Тут же высоко, если не разбиться, то покалечиться точно можно! — отвечаю, вполне убедительно имитируя полнейшую незаинтересованность его животом, но мой взгляд предательски соскальзывает с его лица и мгновенно упирается в то самое место. Его джинсы… Он носит их слишком низко, слишком интимно это выглядит. Я отворачиваюсь и пытаюсь замять свою неуклюжесть словами:
— Тебе точно не холодно?
— Нет.
Его голос опять такой же ледяной, как и прежде, словно и не было этого мимолётного мгновения мягкости и чуткости с его стороны, словно бы произошедшее и вовсе мне просто привиделось.
Какое-то время мы в полнейшей тишине развешиваем гирлянды, Эштон всё делает сам, а я иногда прошу его помочь мне куда-нибудь дотянуться. Именно «куда-нибудь», потому что это совершенно не важно, и я всего лишь пытаюсь начать с ним беседу. Любую. Ни о чём. Только бы он не молчал.