Я пьяная, а потому глупая. Испугалась его члена. Не ожидала… Не представляла себе, что они такие…
— И… эта штука в меня войдёт? — сама в ужасе от всей инфантильности своего вопроса.
Мгновение, и Эштон прижимает меня к постели своей собственной гостевой спальни:
— Ещё как войдёт, сестричка! — цедит сквозь зубы. — Предлагаю сделку.
— Давай. Излагай.
— Я тебя трахну сейчас, и даже постараюсь быть нежным. Но ты сваливаешь на хрен навсегда из моей жизни! НАВСЕГДА! — буквально орёт он в моё лицо, нависая надо мной, пугая, и я впервые осознаю, насколько гадкой и мерзкой выгляжу в его глазах:
— Эштон, прости меня… — успеваю только вымолвить, как дверь в комнату открывается.
Это Маюми.
Эштон поворачивает голову, и они встречаются взглядами. Один быстрый как мгновение, но длинный как вечность диалог двух влюблённых людей. В её глазах боль, в его — бездна сожалений.
— Маюми… — шепчет он, но от шока не может даже шелохнуться.
Она вылетает за дверь, Эштон, наконец, отскакивает от меня с криком:
— Маюми!
И в этом имени столько отчаяния… столько страха…
Я всегда считала его безэмоциональным. Ошибалась — он эмоционален. Ещё как. Его руки сжимают лицо, он то ли скулит, то ли воет, затем убирает их, смотрит в мои глаза своими, полными слёз, и буквально выплёвывает свою всепоглощающую ненависть ко мне:
— Ну ты и сссука…
Столько боли, горечи, отчаяния, как в этой «суке» мне ещё не доводилось слышать.
Маюми улетела домой, в Токио. Да, она родом из сильно обеспеченной семьи, в Париже училась в одном с Эштоном институте, в Сорбонне. Там они и познакомились год назад. Почти сразу стали жить вместе, и Эштону удалось её убедить переехать вместе с ним в Штаты. Своё предложение он сделал не где-нибудь, а в соборе Парижской Богоматери — решил последовать примеру отца. Об этом милом нюансе из личной истории моих родителей он знал от меня: я была тем человеком, который открывал ему отцовские секреты, почти интимные моменты, сердечные тайны.
Маюми больше не вернётся. Никогда.
Вот уже два дня меня не было в Университете. В душе пустыня Сахара, сил нет выходить на свет Божий, смотреть людям в глаза. Живу у родителей. После случившегося Алекс забрал меня с вечеринки Эштона и отвёз прямиком домой. Пока ехали, не сказал ни слова. Ни одного.
На третий день своего «отходняка», плавно перетекающего в глубокую депрессию, я случайно подслушала их разговор:
— …я не могу…
— Но ты ведь сам приучил её обсуждать подобные вещи только с тобой! Она не хочет говорить со мной! Признаёт только тебя, так же, как и Алёша! Ты так сильно хотел их признания, что перегнул палку, теперь они признают в качестве советчика только тебя!