— Восемь лет. Последняя Габи была, как раз тогда, когда…
— Не надо… — прошу.
— То надо, то не надо! Сама же спросила!
— Да, сама. Но там больно, поэтому и прошу — не береди.
— Ты ни в чём не виновата. Это всё я.
— Виновата, — шёпотом, потому что на голос сил нет, горло свело судорогой.
У моего мужа на руках цветы и птицы… Поэтичные картины скрывают цену моей ошибки… и жестокости по отношению к нему.
У меня в мозгу есть переключатель, им и славюсь.
Переключаю его:
— Я просто уточнить хотела, а вдруг ты там иногда, кого-нибудь для разнообразия, так сказать… Хелен свою, например! Она так о тебя глазки свои точит, бедолашная!
— Вот знаешь, Лерун, сейчас бы тебя наказать, как следует, но так колено разнылось!
— Я же тебе говорила, не становись в эту позу, а ты всё своё «я не мужииик что ли!» — передразниваю его.
Он смеётся. Кажется, болезненное место удачно обошли. Молодцы мы с ним! Давно так научились.
— Если я буду слишком нагло пользоваться твоей благосклонностью, боюсь, с твоей стороны могут начаться мои самые нелюбимые штрафные санкции!
Это он на частоту секса намекает. Да, в последнее время я чаще сверху из-за его коленки, и сил, конечно же, не так много, как у него, поэтому в процентном соотношении частота эпизодов несколько снизилась. Поэтому муж мой, подозреваю, подвирает мне по поводу этой коленки, чтобы добиться своего…
— И что? Вот прям целых восемь лет и только со мной? — мягко целую его в уголок губ, поднимаюсь своими маленькими поцелуями выше, продвигаюсь к виску и утыкаюсь, наконец, носом в волосы, жадно вдыхаю их пряный запах, тот самый, который, наверное, до самой глубокой старости не перестанет сводить меня с ума… — И даже ни разу ни на кого заинтересованно не посмотрел?
А я знаю наверняка, что не смотрел. И это не хвастовство. Это боль. Его боль. Моя боль.
— Я вижу, тебя всё-таки нужно наказать! — сообщает ровным голосом. — Жалеть не буду, сразу говорю. Снимай пижаму!
— Я же только надела её!
— Ладно, тогда я сам!
И всё. Это называется — нарваться. И вот что мне вечно неймётся?!