— Они ржали надо мной!
— Да. Но если тебе будет от этого легче: я смеялся громче всех внутри себя и над самим собой. Тяжело осознавать себя поражённым, особенно, когда соперник даже не подозревает об этом.
— Это неправда… — тихонько возражаю.
— Правда. Самая настоящая, горькая правда. И знаешь, что хуже всего?
Я знаю. Знаю! Но пусть он сам об этом скажет.
— Если бы мы были в курсе, кем приходимся друг другу, я не думаю… вернее, теперь уверен, что ничего бы не изменилось. Всё было бы точно так же, и рано или поздно мы столкнулись бы в каком-нибудь чулане и… этому вулкану суждено было взорваться. Мы не первые, Ева. И не последние. Байрон, Калигула… Кто знает, сколько их ещё было? Таких же «неправильных» как мы?
Он не сказал «извращенцев». Не сказал.
— Извращенцев? — говорю за него.
Дамиен молчит. Я тоже боюсь издать хоть звук.
— Это неверное слово, — произносит, наконец, ровным и немного жёстким тоном. — Я не считаю нас извращенцами. Извращение — это то, что люди делают в погоне за остротой ощущений. А мы просто не можем иначе, не способны выжить. Кто-то умеет принять меньшее, согласиться на пустоту в душе в обмен на вывеску «порядочности», а кто-то, как мы, расшибает лбы прежде, чем понять: нет иного пути, кроме как «наперекор» порядку. Просто наши личности не способны на компромиссы. Поэтому мы так не ладили в детстве, поэтому не можем выжить друг без друга во взрослой жизни. Можно научиться уступать и прощать, но нельзя научиться любить или не любить. Любить сестру и спать с ней по этой причине, а не потому, что запретный плод сладок, и просто секс с сестрой — это разные вещи. Второе — извращение. Первое — любовь. А любовь не бывает от дьявола, она всегда от Бога. Если ты ещё веришь в него, конечно.
Откуда он знает? Откуда он, чёрт возьми, всегда и всё обо мне знает?
— Я сомневаюсь, верю ли вообще во что-либо… — признаюсь.
— Я хочу, чтобы ты верила в меня. Хотя именно я предал тебя даже в большей степени, чем Он. Как думаешь, возможно это?
Что на такое ответить?
— Нельзя верить тому, кто однажды уже предал, Дамиен.
— Можно. Если это единственный способ выжить.
После звёзд и ночной свежести всегда безумствует аппетит. Мы на кухне: Дамиен в своей коляске, а я у него на руках.
— Мне очень хорошо с тобой! Так хорошо! — честно признаюсь ему.
И он отвечает так, как считает нужным: поцелуи. Мягкие, нежные, невесомые. Они не берут, они отдают, причём всё, что могут. Я чувствую это не только кожей, но и всем своим существом.
— Поверить не могу, что это тот самый Дамиен, который швырял в меня мячом! — заставляю себя рассмеяться, чтобы не заплакать.