— Я думал, мы всё уже выяснили о мячах! — вздыхает.
— Выяснили, — соглашаюсь, едва дыша.
Я не хочу думать о том, что было, и что прошло. Мячи из детства — лёгкая пыль в сравнении с той грязью, что принесла нам жизнь взрослая. Сейчас он здесь, в одной со мной комнате, в одном со мной доме, моя рука в его руке, и нас никто и никогда не сможет прервать просто потому, что больше некому.
Мы слушаем музыку, прильнув друг к другу. Дамиен обнимает мою талию, я его плечи, и наши неуклюжие движения рождают неловкие улыбки. Он поднимает руку и ладонью прижимает мою голову к своему плечу. Я чувствую расслабляющие движения его пальцев в своих волосах, будто одного касания им мало, нужны ещё, и замечаю на зеркальной поверхности кухонных шкафов отражение наших фигур. Глаза Дамиена закрыты, закрываю и я свои, прислушиваясь к тому, как он с чувством втягивает носом запах моего бальзама для волос. Я старалась. Хотела нравиться. Мечтала привлечь его снова, и вот, кажется, получилось. Моё ухо прижато к его груди не просто так: он хотел, чтобы я услышала его сердце. И я слышу — быстрый, громкий, рваный ритм — как всё в этом мире неспокойно! И это полнейшее отсутствие покоя вызывает улыбку на моём лице.
— Не умолкай! — шёпотом прошу его. — Бейся так долго! Стучи, отбивай свои удары, а я буду их слушать…
Пауза… испуганное затишье и вдруг: Бух! Тук-тук-тук. Бух!
— Не затихай, иначе он уйдёт от меня! — объясняю ему ещё тише. — Пока ты бьёшься, он любит, и он здесь…
И вдруг слышу негромкое:
— Не уйду. А оно не утихнет, и ты это знаешь. Знаешь ведь! Столько лет уже бьётся, и только для тебя…
— И никогда не перестанет? Обещаешь?
— Когда-нибудь перестанет. Но только тогда, когда не станет тебя.
Я прижимаюсь носом и губами к футболке, скрывающей самую нужную мне грудь во Вселенной. И, наконец, слышу:
— Я люблю тебя, мой Опиум. Мой Опиум…
Это случилось в тот же день, когда к нам приезжала Лурдес с детьми. Самые первые её визиты с близнецами были для меня почти испытанием — очень трудно совладать с завистью, осознавая несбыточность счастья материнства для меня. Невероятно тяжело.
Но Лурдес знала, что делала, и спустя год её дети стали частью моей жизни. Вот так просто влились в неё, втиснулись, являясь вместе со своей матерью, когда вздумается, раскидывая по моему дому игрушки и использованные подгузники. У меня завелись детские смеси, кресла-качалки, игрушки, упаковки с подгузниками, соски, бутылки и даже устройства для их стерилизации. Я не заметила, как полюбила их и какое невероятное облегчение при этом сама испытала.