— Ты даже не можешь себе представить, насколько безнадёжно у нас не может быть детей.
В итоге моя бывшая жена пронзительно смотрит на меня и соглашается:
— Ладно, я буду его привозить.
Вероятно, нечто от существа женского, а значит способного на сострадание и заботу, в ней всё же есть. В зачаточном состоянии.
С этого момента я больше ни на день не покидаю свою Еву. И ей становится легче, спокойнее. Намного.
Но я плохо сплю по ночам, просыпаюсь затемно и больше не могу уснуть. В тусклом свете начинающегося дня подолгу рассматриваю спящую Еву, и с ужасом понимаю, что могу делать это часами — возможно, моя психика также пострадала. Не в той, конечно, степени, как это случилось у Евы, но вряд ли меня можно назвать полностью психически здоровым человеком.
Ева спит чутко, но мои прикосновения, если быть аккуратным, её не будят. Скорее всего, за эти годы, что мы вместе, она к ним привыкла и может спать, невзирая на мои странности.
У меня завелась назойливая привычка — поправлять её волосы. Не знаю, что моя беспокойная девочка творит во сне, как именно крутится, но они вечно на её лице и мешают ей… дышать, наверное. Подозреваю, что на самом деле мне просто нужна более-менее веская причина касаться их.
Женские волосы — это почти всегда красиво. А волосы любимой — магия, потому что ни один мировой шедевр в Ватикане, включая восхитительные фрески Микель Анджело в Сикстинской капелле, не вызывали во мне столько восторга, сколько тёмные пряди Евы. На них можно смотреть и смотреть, особенно если день ветреный, и они живут в его слабом движении или резких порывах особенной, почти волшебной жизнью. Мне хочется их целовать, гладить, трогать руками. Играть, пропускать между пальцев или просто поправлять. Я люблю их запах, люблю цвет и блеск, люблю наполнять ими свои ладони, когда, задыхаясь, забываюсь в оргазме. И он никогда не был таким же с другими. Не может быть.
На постели тусклое ноябрьское солнце, словно вуаль одевает нас и наши простыни. Моя ладонь на её животе. Там шрам, след, оставленный болью и горем. Пальцами повторяю линию, навсегда уничтожившую во мне гордыню и веру в собственное достоинство. Отныне и навсегда я — раб чувства вины, ничтожное подобие мужчины, погребённое под плитой невыполненных обещаний, не оправданных надежд, не удержавшее в руках поводья собственной жизни. Ведь я был и есть в ответе за неё.
Говорю мысленно: «Я всё знаю. Знаю, как плохо тебе было. Но теперь я рядом. И всегда буду рядом». Под моими пальцами деформация на её коже, и она кажется мне бесконечной. Я прижимаю к ней ладонь и мысленно отдаю моей израненной Еве свои силы и желание жить. Именно через это место, потому что здесь её пробоина, та трещина, через которую пыталась ускользнуть душа.