— Мне нужно было подумать!
— Думать очень полезно. Да. Особенно по поводу обещаний, которые раздавал.
Его пьяный расфокусированный взгляд мгновенно трезвеет, делается серьёзным, и я могу наблюдать волны негодования, стыда, сожалений. Да, его тёмные блестящие радужки словно умоляют меня дать ему шанс исправиться, стереть из памяти прошлое, вернее, только ту его часть, где он забыл о том, что обещал. А обещал очень многое, и главное — любить несмотря ни на что. Всегда рядом быть, никогда не бросать. Защищать от всех и вся, но только не от самого себя.
— Прости меня!
«Бог простит» — думаю, но вслух произнести не решаюсь — слишком пугает уязвимость, влажно поблёскивающая в его глазах.
— Дело не в этом, — бормочу, да практически шёпотом сообщаю бессмыслицу, вертящуюся на языке.
Думать сложно, почти невыносимо, когда он сидит вот так, всего в метре. И грудь, к которой так хочется прижаться, нервно вздымается при каждом его вздохе. А если разжать тормоза и дать себе волю, то руки мои сорвали бы с его мышц эту «fancy» рубашку и легли бы ладонями по обеим сторонам того самого символа, идентичная копия которого красуется на моей собственной груди. Я бы показала ему центр всех его обещаний, но сама, втайне от всех и самой себя, наслаждалась бы теплом его кожи под своими пальцами.
За широким окном уже почти стемнело — начался «синий час», время фотографов. Цветные огни проезжающих внизу авто расплываются длинными кометами на мокром стекле витрины Старбакса. Наша любовь похожа на этот след — вспыхнула ярко-красной вспышкой и пролетела так быстро, что мы едва успели понять, что произошло. И только в памяти остался её исчезающий след.
— Ева… — он почти шепчет. Звучит так, словно потерял голос. — Ева, прости!
Сложно бороться со слезами, когда они нагло прут, сшибая с ног, не ожидая разрешения на пересечение границы. И вдруг я слышу то, что мгновенно приводит меня в чувство:
— Ева! — он резко накрывает мою руку своей, как тогда в юности. — Давай наплюём на правила? Давай забьём на мораль?
— Ты пьян! Опять пьян!
— Ты права. Но пьяный я всего лишь озвучиваю свои трезвые мысли!
— Я замужем, Дамиен! У меня есть муж! И обязательства перед ним!
— Ты скала, Ева, — отпускает мою руку и откидывается на спинку сидения. — Я восхищён: не женщина — кремень!
Его глаза неприятно суживаются, и, возможно, будь он трезвым, моя внутренняя рана опалялась бы только этим вот его обиженно-рассерженным взором, но нет же, он ведь ещё и пьёт один бокал за другим:
— Меня удивляет та решимость, с какой ты вышвырнула меня из своей головы и легла в постель к своему Хуану! Почему я, интересно, не могу так же?