— Дамиен… — вновь пытается начать разговор.
— Да, Ева, я слушаю, — мой голос официален.
Я профессионал. Давно уже. Редко что может выбить меня из колеи, да почти ничто. Только Ева… но даже она теперь не самое важное в моей жизни.
— Дамиен, я… люблю тебя!
Если бы эти слова были сказаны при иных обстоятельствах, у меня бы, наверное, случился инфаркт. Но в данную секунду, в этом отрезке моей жизни я жду их меньше всего.
Отрываю невидящие глаза от монитора, стараюсь собрать разбежавшиеся мысли в одной точке, сфокусироваться и понять, что происходит:
— Что случилось, Ева?
— Ничего. Я просто… должна была сказать тебе об этом. Чтобы ты знал.
И спустя мгновение добавляет, вымучивая улыбку:
— Да, просто хотела сказать.
Встаю. Встаю, потому что зуд в теле не даёт сидеть. Набираю в грудь воздуха, медленно выдыхаю, надеясь, что за это время найду подходящие слова, но это… не так просто. Нет ни одной, ни единой, чёрт возьми, идеи!
А она смотрит на меня в упор. Ждёт.
— Ева… Ева, я женат. У меня семья, понимаешь?
— Да, конечно, Дамиен.
Господи, опять это её «Дамиен»! Если б только можно было запретить ей в принципе произносить моё имя, было бы легче. Намного легче.
— Я всё понимаю, слишком много времени прошло. Слишком, — соглашается, а на лице мука.
Её словно ломает. И я не знаю, какими должны быть мои слова и действия:
— Не в этом дело…
Меня разрывает изнутри, рвёт на грёбаные ошмётки. Чувствую, что совершаю ошибку, делаю не то, что мне действительно нужно сделать, но разум твердит своё настойчивое «Будь мужиком! Нельзя!».
— Хотя… не думаю, что враньё сейчас нам поможет, Ева. Да, ты права: дело именно в этом — всё изменилось.
— Настолько, что ничего вернуть уже нельзя?
Твою ж мать! Она смотрит на меня снизу вверх и плачет, как маленькая девочка. Ей Богу, плачет! Никогда в детстве, когда и в самом деле была девчонкой, я не видел её слёз! Ей было больно, тяжело, порой невыносимо тяжело, но слёз я никогда не видел. Теперь вот вижу: обильные, крупные капли щедро скатываются по её щекам и падают на светло-жёлтую футболку.
И я не выдерживаю, не могу справиться с желанием вытереть её щёки ладонями и прижаться своим лбом к её лбу. Я хочу поцеловать её, прильнуть всем телом к её, такому хрупкому и такому родному. Но есть нечто, что делает это невозможным. Несбыточным.
— Ева, — шепчу в её губы, всеми силами сдерживая желание прикоснуться к ним своими, — Ева, я тоже люблю тебя, и буду любить всегда, до самого последнего своего дня, последнего вздоха, последней мысли, на какую окажусь способен. Но теперь… сейчас уже, действительно, слишком поздно, Ева! Мелания, возможно, беременна… Мы планировали и планируем ребёнка, понимаешь?