Не дождавшись ответа, Ансель мягко касается мочки моего уха, и хотя я не могу видеть его действий, мне вдруг становится совершенно очевидной его креативность: конечно, моя серёжка в полном порядке. Конечно, он не пытается привести её замок в надлежащее положение — он вероломно ласкает моё ухо медленными кроткими поглаживаниями, словно пробует на вкус дорогое и очень редкое блюдо, зная наперёд, что эта дегустация никогда не повторится.
Ансель не из тех, кто будет спрашивать позволения или ждать удобного случая — он импульсивен и подчиняется своим порывам, позволяя им писать целые главы в истории своей жизни.
Его лицо находится слишком близко от моего — на расстоянии, которое давно перестало быть допустимым и УЖЕ поставило под сомнение мою порядочность. Сейчас, наверное, мне следует задать себе вопрос «Что я здесь делаю?», но вместо этого я смотрю на его губы.
Возможно, Ансель читает в этом взгляде вызов, сигнал к действию, потому что уже в следующее мгновение я ощущаю вкус, жар и влажность его рта, совершенно упустив тот момент, когда его руки вжались в мою талию.
Стрелки на часах Вселенной замирают, оставляя нас наедине с мгновением, проваливая в него без остатка. И нет больше в пространстве и времени ничего, кроме горячего хвоста кометы, оставленного на моей шее уверенным пальцем Анселя. Только одно это касание в том коротком отрезке нашего самого первого времени вместе и наедине определило наши роли, и моя оказалась далеко не ведущей. Он был младше физически и в рамках летоисчисления, но закрывая глаза и прислушиваясь к звону его мыслей, я понимала, что душа его старше, опытнее, мудрее. А главное — намного сильнее моей. Я это чувствовала.
У меня подгибаются колени, подкашиваются ноги, шея не держит головы, а голова — ни единой трезвой мысли. Я опьянела от запаха, напора, от неожиданной смелости его движений.
Мальчик не может так целоваться, мальчик не должен так целовать. Это не губы — это стихия, ураган, напрочь уносящий женское благоразумие. Такие поцелуи способны добиться согласия абсолютно на всё! Но как же много в них жизни… Будоражащей, первобытной, раскрывающей лёгкие на весь допустимый им объём, заставляющей не просто открывать рот и впускать в него ошалевший от вседозволенности язык мужчины, но даже желать… нет, жаждать его.
Пылающая ладонь на моей груди, большой палец, жадно ищущий подтверждения моему экстазу, мгновенно приводят раздвоенное сознание в своё обычное состояние: я открываю глаза, вижу сморщенный лоб мальчишки, его бессовестно ровные брови, прикрытые веки, отрываюсь, замахиваюсь и со всем возмущением за свою застигнутую врасплох, а потому так предательски сломленную сдержанность, за так легко сдавшуюся гордость залепляю ему пощёчину.