Его голос, не грубый, не мягкий… просто сильный, имеет странное на меня воздействие, подозрительно напоминающее паралитическое. Он незаметно подчиняет себе мой мозг, запрещая ему думать о важных серьезных вещах, подселяя постыдные мысли.
— Ты когда-нибудь была на крыше этого здания? — спрашивает, гипнотизируя взглядом.
А тут есть крыша? А где мы, вообще? А кто я и кто ты?
Глава 10. В шаге от пропасти
7 лет назад
Через минуту мои ноги бегут вслед за Анселем по серым бетонным коридорам, сужающимся в тоннели, поднимаются по лестнице, перепрыгивая ступеньки, моя рука в его руке, и перед глазами только плечи. Я с ужасом осознаю, что несусь, сломя голову, за мальчиком как минимум на десять лет моложе себя.
Но разве могут быть у детей такие плечи?
Мы упираемся в массивную железную дверь с наклеенным на неё жёлтым треугольником и множеством предостерегающе-запрещающих знаков. Ансель прикладывает к замку электронный ключ, и через секунду мы уже стоим снаружи.
И только теперь я обнаруживаю в его руках свои пальто и шарф.
— Ты слишком легко одета, — протягивает их мне.
Перед моими глазами предстаёт сложная, но вдохновляющая картина: лучи уставшего октябрьского солнца одевают современный, техничный, гипнотизирующий своей стеклянной монументальностью город в красный закат.
Ванкувер впечатляет, особенно если смотреть на него с нужного ракурса. В этом мгновении неожиданного, а потому настолько интенсивного зрительного наслаждения я не изменяю себе — думаю о двойственности явлений, ведь Ванкувер местами уродлив. Отвратителен и прекрасен одновременно. Белое и чёрное, заключённое в одном диске, доброе и злое, зажатое в едином пространстве — именно в этом сосуществовании противоречий, наверное, и заключена вся интрига мироздания. Нам лишь остаётся выбирать, как много места в своих душах мы отведём белому и как мало чёрному.
Чувствую на себе взгляд, но притворяюсь, что не замечаю. А он настолько пристален, что кожа на моих щеках и шее пылает от жара его энергии. В этот момент мне кажется, что я физически ощущаю свои внутренние весы добра и зла: они то давят на меня тяжестью потенциального проступка, то раскачивают на качелях эйфории.
Ансель приближается и чуть склоняется, словно стремится достать с высоты своего роста до микроскопической точки. На таком близком расстоянии его юность бьёт наотмашь: свежесть и чистота линий, не утраченная нежность кожи на щеках, припухлость зреющих для любви губ.
— Твоя серёжка, — говорит, — она расстегнулась. Можно?
Я взрослая женщина и должна запретить ему прикасаться. Обязана. Но детская искренность, поблёскивающая в глубоких тёмных водах его по-настоящему мужского взгляда, гипнотизирует, парализует способность здраво мыслить.