Но Ансель не реагирует на мои вопли — невозмутимо делает то, что считает единственно верным. Пару мгновений спустя его указательный палец выгребает из горла щенка комки чёрной липкой грязи и возвращается, чтобы проникнуть ещё глубже. Щенок не шевелится: либо умер, либо почти умер.
Я закрываю лицо руками и отдаюсь истерике.
— Ну давай же, дыши! — приказывает собачьему ребёнку Ансель, и я слышу в его голосе боль, страх, злобу.
Меня накрывает.
Беспомощность — самое страшное, что мне довелось пережить в жизни. Она преследует меня ночами, днями, которые не удалось вытянуть до уровня нормальности, она отравляет меня медленно действующим ядом вот уже целых шесть лет.
В моих ушах свист, в голове гул, в груди пустота, сбои в сердечном ритме и тошнота. Я знаю, что нахожусь на грани приступа, и всеми силами пытаюсь взять себя в руки.
Невидящими глазами смотрю на упорно не сдающегося Анселя и впадаю в коматоз. И в этом состоянии безэмоционально наблюдаю, как щенок весь сжимается, чихая или кашляя, из его носика сочится серая влага, на языке размазана грязь, но он дышит, живёт. Ансель держит его прямо перед своим лицом, сжимая обеими ладонями и внимательно всматриваясь в мордочку:
— Он дышит, — констатирует, ликуя. — Прокашлялся. Видно, наелся грязи в этой норе, и она залипла в его глотке.
— Ты спас его Ансель… — шепчу, не веря ни своим глазам, ни ушам, ни этому дню, ни жизни.
Моё сердце бьётся как сумасшедшее, оголтело вбирая первую за столь долгое время всепоглощающую радость:
— Ты спас его, Ансель… Ты спас его, — повторяю, не в силах остановиться. — Ты успел!
— Просто вовремя вынул кусок грязи… — улыбается, уже гладя напуганного щенка по голове.
А я фиксируюсь на понимании душераздирающего факта: ни мать, ни отец одного из восьми детёнышей не заметили грядущей потери. Не ощутили, не почувствовали своими собачьими сердцами. А ведь должны были. Как когда-то должны были мы с Каем.
— Подержи, — Ансель вкладывает в мои руки перемазанного в грязи щенка. — Испугалась?
Он вглядывается в моё лицо, а у меня нет ни слов для ответа, ни звуков.
— Всё будет хорошо, слышишь? — обещает.
Учитель живописи кладёт руку на моё запястье, сжимает его в кольцо, и от этого жеста мне вдруг становится так легко, что слёзы высыхают, сердце успокаивается, полость внутри наполняется теплом, надеждой, верой в лучшее.
Подмигнув, Ансель направляется в лес.
— Куда ты? — кричу вслед.
— Наломаю веток — сделаем настил для их норы, пока я не придумаю, где найти достаточно вместительную деревянную конуру.