— И что же я буду там делать?
— Жить. Быть хозяйкой и принимать моих гостей вместе со мной. Тебе понравится, поверь. Это самое большое уединение, какое только можно себе представить, самое удобное место для того, чтобы искать и найти себя.
— Это ведь очень дорого, насколько я знаю: добраться туда и жить, боюсь, сейчас я не могу себе этого позволить. Мои личные доходы, они…
— Об этом не думай! Для этого есть я, а ты просто будь со мной рядом! Поедешь?
— На всё лето?
— На всё лето. Я научу тебя акварели… и ещё много чему… а ты научишь меня!
Его слова, тембр голоса, искренность интонаций укутывают в странный, обезболивающий саван. Соблазн закрыть глаза и положить голову на его плечо, отбросить сомнения и инстинкты как никогда велик, но меня словно что-то удерживает, какой-то невидимый толстенный канат. Ансель чувствует мои колебания и рубит его:
— Уходи от него! Уходи! Я дам тебе больше, чем он, я смогу! Сумею!
И меня засасывает. Затягивает его юностью, будущим, развернувшимся перед ним длинной лентой, и мыслью, что это будущее он мог бы разделить со мной.
Словам своим Ансель помогает губами, ладонями, руками. Он обнимает, гладит, целует, дышит и шепчет, будто заговаривает:
— Поедешь?
— Поеду.
И мы лежали бы вот так, глядя друг другу в глаза, вечность, наверное, если бы реальность, живущая в моём телефоне, не дала о себе знать внезапной тихой трелью, одновременно извиняясь за руины «момента» и напоминая, что мне давно пора к «своему» берегу, хоть там меня и не ждут и уже тоже давно.
«Я сварю тебе кофе» — проговаривает Ансель одними только губами и выходит из спальни то ли с целью дать мне приватность, то ли не желая ловить оттенки моих интонаций в общении с супругом.
— Не помешал? — первое, что я слышу от мужа.
— Даже если так, ты положишь трубку?
— Нет.
— Тогда к чему эти вопросы?
— «Вежливость», Викки.
Если ты ещё помнишь, кто твой муж, где, как и кем он воспитан, всё сразу встанет на свои места — мысленно добавляю за него.
— Я звоню тебе по делу.
— Ну разумеется.
Пауза. Слишком длинная, чтобы быть легко оправданной. Я знаю, англичанин с толикой еврейской крови против собственной воли поймал намёк ртом, и тот застрял у него в горле. Меня мучает один только вопрос — деталь, грубо выбивающаяся из безукоризненно связанного полотна: почему он не хочет разводиться?
— Хочу попросить кое о чём. Когда ты будешь дома?